Штрафник, танкист, смертник

Старший лейтенант говорил уверенно. Он не был похож на хвастуна. Часто человека можно определить по виду. Выцветшая, почти белая гимнастерка, две ленточки за тяжелые ранения и новенький орден Красной Звезды, сверкающий красной эмалью. Автомат у старлея немецкий, «МП-40», пистолет в кобуре и две «лимонки». В сапогах — запасные магазины.

— Немецкие, они в разведке удобнее, — проверяя магазин, сказал старший лейтенант. — У наших, когда ползешь, диски вылетают, если за что-то зацепишься. Хочешь, оставайся здесь, я своего бойца возьму.

— Нет, пойдем вместе. Для меня не пулемет главное. Там угол дома торчит, высотой метров пять. Оглядеться перед атакой надо.

Никита прихватил еще две гранаты, и мы поползли по дну водосточной канавы. Мне эта станция Штеповка надолго запомнилась. И канава тоже. Добротный, укрепленный камнями железнодорожный водоотлив. Почти метр глубиной. Ползли среди куч нечистот, немецкой обосранной бумаги «пипи-факс», натыкались на трупы. Один был без ног. Фрицев накрыло здесь огнем гаубиц. Вперемешку с немцами лежали наши бойцы, расстрелянные из пулемета. Видать по всему, они падали сюда, смертельно раненные, и умирали, истекая кровью. Загустевшей крови было на палец. Мы перемазались в ней, как вурдалаки.

В одном месте брусчатку вскрыло взрывом тяжелого фугасного снаряда. Воронка и куча земли, перемешанная с камнями, помогли нам переползти на другую сторону неширокой дороги. Железнодорожные постройки возводили при советской власти на совесть. Стены в красных кирпичных домах были толстенные, основания заборов — тоже из кирпича. Но деревянные планки были начисто снесены, и мы нырнули в заросший огород. Наткнулись на сочные, уже начавшиеся лопаться помидоры. Хотелось пить. Забыв про все, с жадностью накинулись на них. Будь поблизости немцы, нам бы пришел конец с помидорами во рту.

Сплошной линии обороны на станции не было. Фрицы торопились отводить основную часть войск к Днепру, оставляя укрепленные огневые точки. Старлей определил, где находится пулемет. Через два разрушенных дома от нас. Тот дом был тоже разрушен, но уцелели два окна и кусок стены с обрушившейся крышей. Никита сказал, чтобы я полз шагах в пяти за ним и не вмешивался.

— В случае чего огнем поддержишь.

Поползли. Нас укрывали кусты смородины, густая трава. Ротный обернулся, зашипел:

— Задницу не поднимай, — и взял в обе руки по «лимонке».

Действовал он умело и очень быстро. Выпрямившись, сделал несколько шагов и забросил «лимонку» в первое окно. Не дожидаясь взрыва, шагнул к окну пулеметчика. Простучала очередь, и одна за другой взорвались еще три гранаты, которые бросил Никита. Не маяча перед окном, старший лейтенант выпустил длинную очередь из автомата и перекатился через низкий подоконник. Я тоже дал очередь в первое окно и, заглянув внутрь, убедился, что там никого нет. Среди развалин лежала сплющенная безоткатная пушка, валялись смятые гильзы. Трупы немецких артиллеристов привалило обрушившимся перекрытием и кирпичами. Пахло мертвечиной, громко зудели крупные мухи. В углу, между кирпичей, торчала рука. Я снял часы, послушал. Вроде ходят. У нас в экипаже часов не было только у Кости Студента. Ну, вот, принесу подарок, если выберусь.

— Леха, дуй сюда, — позвал меня старший лейтенант. Он ковырялся возле пулемета. Рядом лежало тело молодого немецкого солдата в расстегнутом мундире. Лицо, руки были иссечены осколками. Сквозь расползшийся френч вылезли внутренности. Пульсирующие, живущие отдельно от умирающего тела.

— Он один тут управлялся, — сказал командир роты. — А я три гранаты засадил. И одну в соседнее окно, на всякий случай. Пулемет, жаль, испортил. У меня в роте ни одного «максима» не осталось. А этот на треноге, с оптикой.

Я рассмотрел на петлицах убитого пулеметчика маленькие серебряные молнии. Эсэсовец. Без прикрытия, сучонок, воевал. Пол был засыпан золотистыми, пахнущими порохом гильзами. Все это перебивал парной запах крови. Возле пулеметной треноги стояли полные коробки с лентами. У стены валялось не меньше десятка пустых коробок и сложены расстрелянные ленты. Два цинковых ящика с патронами, ящик ручных гранат, консервные банки, автомат, матрац на полу. Удобно устроился.

Я вылез с биноклем на обрушившийся чердак и минут десять разглядывал станцию. Разглядел танк, вернее, самоходку «мардер», приземистую, окрашенную в камуфляж. Немного подальше стояла в капонире 88-миллиметровая зенитка. Вторая, неподалеку, была разбита. Ничего другого сквозь дым горящих шпал и солярки я не разглядел. На путях горел паровоз, над ним висело облако пара. На охваченной огнем платформе торчали два зенитных автомата. Пачками взрывались двадцатимиллиметровые снаряды, и гильзы взлетали вверх, как маленькие ракеты. Я спустился вниз. Вовремя! По моему наблюдательному пункту с запозданием ударила пушка. Мы выскочили из окна, прихватив автомат, гранаты и консервы. Минут пять посидели возле танка, отдышались.

— Ну, ты молодец, Никита, — сказал я. — Лихо с пулеметчиком расправился.

— А ты как думал! Это тебе не на танке раскатывать.