Штрафники 2017. Мы будем на этой войне

Самохин, прищурившись, с полуулыбкой больше напоминающей оскал, смотрел на Чечелева и молчал.

Тот отвернулся и вышел в коридор.

Когда Гусев вернулся в камеру, Чечелев спросил:

— Подписал?

Павел молчал, понурившись, сидя на шконке. Затем выдавил нехотя:

— Подписал.

— Я тоже, — ответил Алексей.

— Понимаешь, Леха, мы свои смертные приговоры подписали.

— Думаешь, изменилось бы что-то, откажись мы подписывать? Ты что, первый раз эту комедию видишь? Ну, допустим, отказались — и что? Волокиты чуть больше, только и всего. Отмудохают, как следует, да не один раз, и показания выбьют. Все равно подписали бы. Так какой смысл доводить до этого, если уже все предрешено? Хоть я и недоучка, но говорю тебе точно: здесь нарушаются все мыслимые нормы Уголовно-процессуального кодекса. В мирное время самый паршивый адвокат сумел бы нас отмазать. Но сейчас война, и наши подписи или отказ от них никакой роли не играют. Нас все равно расстреляют.

Гусев тяжело вздохнул и сказал:

— Обидно. Умирать всегда страшно, ты не хуже меня это знаешь. Сколько мы под этой смертью ходили. Но чтобы вот так, от своих… Ведь ни за что, абсолютно ни за что… Обидно…

— Может, пронесет еще? — с робкой надеждой спросил Чечелев.

Гусев невесело хмыкнул:

— Может быть. Странный ты какой-то, Леха. То уверенно заявляешь о нашем расстреле, то надеешься на чудо, которого точно не произойдет. Такое только в кино бывает да в книгах. А мы попали. И попали всерьез.

— Знаешь, командир, наверное, для тебя это неубедительно прозвучит, но немного преодолеть страх мне помогает вера в Бога. Я верю, что с земной смертью моя жизнь не закончится. Просто она перейдет в другую форму. Я покину это тело без сожалений. Как будто оставлю старую одежду…

— Это наши-то тела старые? — перебил его Гусев.

— Ты не понял. Это сравнение. Старикам смерть не менее страшна, чем молодым.

— А что дальше-то? Ну, покинешь ты свое тело. А потом?

— Потом и узнаю. Я верю, что уже не первый раз живу в этом мире. Мне, нынешнему, не дано знать, в какой ипостаси я уже жил ранее, и в этом заключается одна из сторон непостижимости и величия божественного.

Гусев катал желваки, слушая Чечелева. Ему, отрекшемуся от Бога, было не то, чтобы неприятно это слышать, совсем нет. Он чувствовал свою вину за отречение и желал получить прощение. Но простит ли его Бог за сказанное? Хоть Он и милосерден, но если от Него отворачиваются, то кого видят? Дьявола?

— Что-то слабо верится, — сказал Павел и тяжело вздохнул.

— Не хочешь — не верь. Дело твое, — тоже вздохнул Леха.

Лютый приник к уху Студента и зашептал:

— Леха, только не обижайся. Ты тут весь такой правильный, просветленный, можно сказать, а ведь скальпы снимал.

— Сатана настолько сильно удерживает всех нас, что любого, желающего освободиться от его хватки, он подвергает еще большим страданиям и ввергает в пучину греха.

— Так это Сатана тебя надоумил скальпы снимать? — опять прошептал Гусев в ухо товарищу.

— Да пошел ты! — возмутился Леха.

— Не психуй, — спокойно ответил Гусев. — Лучше дальше рассказывай. Мне на самом деле интересно.

— Будешь подкалывать, не стану рассказывать, — предупредил Алексей.

— Не буду. Обещаю.

Чечелев начал рассказывать дальше.

Постепенно к ним подтянулись другие сидельцы, устроившись на лавках за длинным столом. А кто-то продолжал лежать на шконках, слушая со своих мест.

Внезапно загремел замок.

В камере мгновенно повисла тишина.

Дверь со скрипом распахнулась. Опять тот же прямоугольник света, и лежащая на нем зловещая тень.

Раздался властный голос:

— Рубцов, Деревянко! На выход!

За Гусевым и Чечелевым приходили еще несколько раз. Их водили все к тому же следователю, знакомили с какими-то документами, они что-то подписывали. Таким образом, скорое следствие закончилось, о чем Самохин и объявил штрафникам, сообщив, что передает дело в суд.

В очередной раз пришли утром.

Их привели в какой-то кабинет на первом этаже, уцелевшем более-менее от обстрелов. В кабинете уже находились трое мужчин в черных судейских мантиях.

Процесс оказался недолгим и формальным. Приговор вынесли тут же, не удаляясь в комнату для совещаний.

Расстрел.

Как их привели в камеру, толком не помнили ни Павел, ни Алексей, настолько подействовала на них неотвратимость предстоящего.

В камере их встретили испуганно-любопытные взгляды. Но как только они увидели лица вошедших — сразу попрятались. Любопытным все стало ясно.

Никто не лез к парням с утешением, так как понимали: глупее этого ничего не придумать. Какое может быть утешение для приговоренных?

А парни так и сидели рядышком на шконке.

Через долгое время гробового молчания Гусев произнес:

— Вот и все…

Никто ему не ответил. Здесь каждый жил своими проблемами и страхами.

За ними пришли ближе к полудню этого же дня.

Прозвучала жесткая и требовательная команда:

— Чечелев, Гусев! На выход!

И Павел, и Алексей не могли найти сил встать. Ноги враз стали ватными.

— На выход, я сказал!

Преодолевая внезапное недомогание, парни, поддерживая друг друга, пошли к дверям.