Штрафники. Люди в кирасах<br />(Сборник)

А через полчаса туда вошел Валентин Бухаров. Он остановился перед столом начальника и спокойно посмотрел ему в глаза. Он догадался, зачем его позвали, и потому, даже не дослушав до конца вопрос, ответил:

— Я.

Голдобин не ожидал столь поспешного признания и сорвался:

— Как ты смел, мерзавец!

— Я не привык, чтобы со мной разговаривали таким тоном, — предупредил Валентин.

— Ах, ты не привык… Так я тебя приучу! — закричал капитан и поднялся из-за стола.

Валентин чуть повернулся к нему и все также спокойно, ответил:

— Не трудитесь. Меня уже пугали.

Голдобин оцепенел, он готов был ударить этого нахала, но, поняв вдруг всю бессмысленность такого поступка, засунул руки в карманы и прошелся по кабинету. Потом он остановился перед Валентином:

— Ладно, будем разговаривать спокойно. Ты знаешь, что бывает за организацию бунта?

— Какой же это бунт? — удивился Валентин. — Мы посидели на дороге и пошли в лагерь, никого не избили, никто не бежал и не пытался. Разве это бунт?

— А что это по-твоему?

— Выражение протеста против конвоя с собаками.

— Не понимаю, почему вам не понравились собаки?

— Потому что мы не уголовники. Бежать никто не собирался, недоразумений с конвоем никогда не было. Зачем же собаки?

— Но таков приказ.

— А спускать собак на сидящих людей — это тоже приказ? Кто дал ему право? Мы такие же офицеры, как и Лавыгин, только погон нет да сидим за проволокой. Не враги и не бандиты.

— Офицеры бывают разные! — перебил капитан. — Одни при неизвестных обстоятельствах оказались вне части, а другие честно стоят на посту всю войну. Мы, офицеры МВД, стоим на страже Родины, а не вы. Да и будете ли вы снова офицерами?

— Почему не будем? — удивился Валентин.

— Поживем — увидим, — ответил Голдобин и сел за стол. — Еще один вопрос, Бухаров: те двадцать тысяч, которые у тебя выиграл Беда, твои собственные деньги?

— Двадцать тысяч? Почему выиграл Беда? — искренне удивился Бухаров.

— А кто?

— Я выиграл. Я выиграл у Беды, а не он у меня.

Подбритые рыжеватые брови капитана поднялись кверху:

— Ты?

— Конечно! Спросите у Турова, у ребят. И выиграл потому, что хотел отучить этого подлеца. Он организовал картежную игру и обдирал всех в лагере…

Голдобин понял, что дал маху, и переспросил еще раз:

— Значит, деньги не твои?

— Конечно, не мои. Я из них не взял ни копейки, все отдал Турову.

— Ладно, — сказал Голдобин, — теперь все понятно. А за то, что протестовал не по форме, пойдешь на десять суток в карцер.

— За что? Не имеете права! — возмутился Бухаров.

— Ну-ну, — уже совсем добродушно протянул Голдобин, — сейчас и право и лево у меня вот тут, — и он похлопал себя по карману. — А когда-нибудь ты еще спасибо скажешь, что дешево, отделался. Иди! — И капитан положил руку на плечо Валентина.

Бухаров понял, что протестовать не следует, но спросил:

— Один вопрос, товарищ капитан?

— Да.

— Кому я обязан этим приятным разговором с вами?

Начальник чуть улыбнулся и, подумав, ответил:

— Твоему партнеру.

— Я так и думал, — ответил Валентин и вышел из кабинета.

Часть третья

1

Дня через три арестованных неожиданно выпустили. Шубин полагал, что в их досрочном освобождении сыграла роль предстоящая отправка, слухи о которой вдруг распространились по лагерю. Но Валентин, поразмыслив, увидел причину в другом. Ему вспомнилась последняя беседа с начальником, его рука, опустившаяся на плечо, «право и лево», которое действительно было «у него в кармане», и улыбнулся. «Хитер мужик! Значит, он понял, что такое Беда? Нет, не такой уж он сатрап, как кажется! Но, наверное, все-таки боялся, что я с Бедой по-своему разделаюсь?» И чтобы не подводить Голдобина, Валентин решил не только не трогать Беду, но даже Алексею не сказал ни слова.

Слухи об отправке вскоре подтвердились. Однажды рано утром всех построили с вещами во дворе. Вышел Голдобин, Непряхин, писаря — и началась длительная процедура. Черный прямоугольник строя посреди двора постепенно терял очертания, уменьшался, по мере того как Непряхин звонким голосом вызывал подлежащих отправке.

Те, чьи фамилии называли, радостно выкрикивали «я» и отходили в сторону. Там стояли без строя, курили, смеялись; чувствовалось — были рады-радешеньки. И хотя никто не знал, что ждало их впереди, но все верили, что обязательно что-то новое.

И может, вместо долгожданной отправки на фронт будут еще лагеря, допросы, бессонные ночи. Но все же выйти за проволоку — даже под конвоем — это уже было событием.

Когда все сто пятьдесят человек были отобраны, пересчитаны и проверены, раздалась команда к выходу. За воротами конвой еще раз пересчитал людей, прочел свой напутственный «молебен»… И наконец пошли…

Вася Чернышев, как всегда, балагурил:

— Возблагодарим капитана Голдобина, братцы, за пшеничную баланду и пойдем к другому хозяину.

— Хозяев-то хватит, — заметил Анохин. — Да только, может, Голдобин еще родным отцом покажется.

— А что, ребята, мужик он не вредный. Дай бог всякому на его-то должности, — усмехнулся своим мыслям Валентин.

— Вишь, как он тебе понравился, пока в карцере сидел. — сказал Костров. — С чего бы это?