Штрафники. Люди в кирасах

— Я же ответил…

— Ответил… Когда заорал, то и немцы услышали…

— Все в порядке, — улыбнулся Алексей и присел в окоп, едва переводя дыхание.

Валентин подал ему фляжку. Алексей сделал несколько больших глотков. Потом вытер рукавом рот, перевел дух.

— Удачно получилось. У самой амбразуры, оказывается, ложбинка такая, вроде корыта. Там я притаился под самым пулеметом. Ну и глушит он во время стрельбы! Аж в ушах все еще звенит… Он очередь дал, я минутку подождал, пока он задремлет. Потом как рванул — и кубарем вниз. Ганса под бок финкой, пулемет схватил и назад. Ползу, и вдруг показалось мне, что ориентировку потерял. Вот я и крикнул.

— Аккуратно обтяпал, Леша. Стрепетов узнает — орден обеспечен…

— Не в нем дело… До утра нового пулемета, наверняка, не притащут, — не то утверждая, не то спрашивая сказал Алексей.

— Вряд ли, — согласился Валентин.

Возвратившись в свой окоп, Алексей скрючился, чтобы хоть немножко прикрыть промокшую от пота и зябнувшую спину. В тылу забелелось. Ночь убывала, чуть посветлело. Алексею показалось, что он даже вздремнул.

Но вот вздрогнула земля. Лес в тылу заполыхал тысячами зарниц, взревел стальными глотками орудий, и все вокруг утонуло в сплошном грохоте разрывов. Огненные полосы снарядов «катюш» ярко прочертили багровое небо.

Не опасаясь вражеского пулеметчика, Алексей приподнялся в окопе и увидел, как по гребню высоты плясали в смертельном танце тысячи огненных фонтанов, окутанные облачками дыма и пыли. Гул разрывов все усиливался, давил на барабанные перепонки, прижимал к земле. Огненные фонтаны то исчезали с гребня, то появлялись вновь. Одно орудие, видимо дивизионной артиллерии, беспрестанно било по дзоту. Снаряды ложились точно на вершине бугра, разметывали землю, расщепляли бревна. «Молодцы артиллеристы, — подумал Алексей. — Можно было пулемет и не тащить». Несколько увесистых комьев земли долетели до окопа Алексея и больно ударили его по голове и спине. Тогда он прижался к стенке окопа, опасаясь, как бы не достало своим снарядом.

Прошло около часу. Стало совсем светло, небо за лесом разгоралось все ярче. Орудийные вспышки, отчетливо видимые раньше, теперь поблекли.

Но вот в какую-то минуту оглушительный грохот оборвался. На мгновение установилась странная, осязаемая тишина. Алексей еще не успел и воспринять ее, как в посветлевшем небе рассыпалась веером звезд красная ракета. Сигнал атаки. В то же мгновение где-то сзади и чуть справа послышался странный треск, как будто заработали сотни диковинных машин. Алексей посмотрел туда и увидел серо-зеленые стальные кирасы. Тут же услышал нарастающее, страшное «а-а-а…» Батальон шел в атаку.

Стальная лавина, перевалив через небольшую возвышенность, стремительно текла к немецким окопам.

Вася Чернышев тоже оглянулся и закричал:

— Гляди! Во сила!..

— За Родину! За Сталина! — каким-то хриплым голосом крикнул Шубин и дал очередь из автомата. И все отделение, повинуясь команде, побежало в гору.

4

После прорыва обороны немцев батальон был выведен из боя. На его долю еще оставалось немало черной работы. Зная ударную силу панцирников, командование бросало батальон туда, где обязательно надо было что-нибудь «рвать» или «штопать». Тяжелые бои сменялись стремительными маршами, марши снова боями. Скоро фигуры бойцов с серо-зелеными щитами на груди были известны чуть ли не всей армии. Там, где они появлялись, окружающие оказывали им почтительное уважение. Самим панцирникам некогда было разобраться в том, хорошо или плохо они воюют. Но если бы они могли послушать разговоры, ходившие среди бойцов, то услышали бы о своих подвигах такое, что удивило бы их самих.

Но еще лучше их знали враги. Пленные рассказывали о том страхе, который испытывали, когда узнавали, что против них действуют «панцерменшен».

Россказни пленных приятно щекотали «чапаевскую душу» Стрепетова. Но его не покидало и горестное чувство: батальон нес заметные потери. Правда, большинство выбывало из строя по ранению, кирасы все же спасали от пуль, но были и убитые.

Поредела и первая рота. Еще до вступления в бой пропал Анохин, которого Шубин послал тогда для связи. Через несколько дней был ранен Чернышев. Сушко и Бухаров в горячке боя даже не заметили, как его не стало рядом. И только потом они отыскали его среди раненых, подготовленных к отправке. Он лежал под кустом ивняка бледный, изможденный и тихо стенал. Его девичье лицо еще хранило следы недавно перенесенных страданий, нос заострился, и только полоска черных, давно не бритых усов оставалась от прежнего Васьки.

Бухаров первый увидел его и, шагая прямо через людей, лежавших без движения, крикнул:

— Вася!

Он открыл глаза, и виноватая детская улыбка осветила его лицо. Стараясь не показать слабости, проговорил:

— Вот и мне досталось… «Если раны — небольшой…» Кость раздробило… — и он указал на ногу с прибинтованной шиной.

— Ну слава богу, я думал хуже, — сказал Алексей.

— Заживет, — согласился Вася. — Я теперь буду жить, а вам-то еще сколько…

— Ну, мы тоже не рыжие, — возразил Валентин. — Бог не выдаст — свинья не съест.

— Дайте попить, — попросил Вася.