Штрафники, разведчики, пехота

Место было такое: большие бугры, обрывы, овражные отроги. Ничего серьезного там не строили. Лепились многочисленные домишки. Несколько штук из них, подновленные, сохранились до настоящего времени, а тогда домов было много, в основном саманные, низкие. Власти сильно к нам не лезли. В овраг ни одна машина не пройдет, а начальство, как известно, всегда предпочитает ездить на машинах. Короткие улочки, домов по десять-пятнадцать, громоздились на глиняных гребнях, на откосах оврагов. Некоторые дома торчали, как отдельные хуторки, рядом ничего невозможно было построить.

Кому как, а мне место нравилось. Хотя маме и отцу приходилось добираться до работы довольно далеко. Конечно, пешком, общественного транспорта поблизости не было. Отец работал на автобазе, мама — в швейной мастерской. Большая наша семья (отец, мать, бабка и четверо детей) имела свой саманный домик, который года через три после постройки умудрился осесть одним углом на полметра в почву. Отчего пол был с наклоном, как на корабле. Но мы к этому быстро привыкли. Что сделаешь? Оползневая зона — так это называется по-научному.

Перед войной целая улочка сползла в овраг. Понаехало пожарных машин, много милиции. Из-под обломков извлекали раненых и задавленных людей. Этот случай вспоминали долго. Люди, лишившиеся жилья, лепили новые дома, здесь же неподалеку. Ходили по оврагу, собирали старые доски (большой дефицит), спиливали сухие деревья. Ничего, построились.

Для нас, пацанов, огромный овраг, речка Царица, протекавшая среди кустарника, и небольшой лесок, были своим миром. Кусочек природы посреди большого города. Здесь мы ловили рыбу (в основном мелочевку), путешествовали вниз до Волги и считали, что лучшего места в Сталинграде нет. Семья наша жила, в общем, неплохо. Две зарплаты — большое дело! Плюс огород на склоне. Каждую весну и осень его приходилось укреплять кольями, чтобы после дождей не ползла земля. Зато собирали хорошие урожаи картошки, помидоров, огурцов, баклажанов. Росли яблони, груши, вишня и кусты смородины.

В огороде в основном копалась бабка, привлекая для тяжелых работ и прополки старших детей, то бишь меня с братом. Мы работали неохотно. Бабке больше помогали наши сестренки-соплюшки, Даша и Таня. В школе я учился так-сяк. Когда можно, пропускал занятия. Но семь классов благополучно закончил. В пятнадцать лет поступил работать в небольшую мастерскую по ремонту бытовой техники, где освоил до войны специальность слесаря.

Описывать начало войны не буду. Все происходило, как и по всей стране. Женщины с плачем провожали мужей. Молодежь стояла в очередях в военкоматы. Торопились попасть на войну, которая, по нашим понятиям, должна была закончиться скорой победой. Невнятные сообщения с фронта в первые недели сорок первого года было трудно понять. То ли Красная Армия бьет немцев, то ли немцы теснят (конечно, не гонят!) наши войска. Захват Минска 28 июня дал понять многим, что война идет не так, как показывали в фильмах «Если завтра война», «Первый удар» и так далее.

В сентябре фашисты заняли Киев. Мы не могли знать в полной мере трагедию полков и дивизий, попавших в окружение, погибших, взятых в плен красноармейцев и командиров. Скажи тогда, что количество наших пленных исчисляется сотнями тысяч, никто бы не поверил. Да и сказать такое никто бы не посмел. Просто мы окончательно поняли, что война — это серьезно и надолго. Я тоже повадился ходить в военкомат, откуда меня выпроваживали — не подошел еще возраст. Потом в нашей семье произошли события, после которых отец и мать поговорили со мной как со взрослым и запретили даже приближаться к военкомату.

Мой брат Леонид, на два года старше меня, был призван в июле и вскоре погиб под Смоленском. Мать неделю не могла прийти в себя, сразу постарела лет на десять. Вот тогда и состоялся разговор насчет военкомата. В начале октября сорок первого года забрали в армию отца. Мы получили от него короткое письмо, из которого поняли, что он служит по специальности, шофером. Успокаивал нас, что находится в тылу. Мама, никогда не ходившая в церковь, пошла с младшими сестренками молиться за отца.

Но, видимо, Бог не слишком расслышал ее слезы, что погиб сын и пусть он сохранит отца. Профессия шофера оказалась совсем не тыловой. Писем больше не было. Вплоть до нашего отъезда из Сталинграда мама посылала запросы во все инстанции и лишь в апреле мы получили ответ, что отец пропал без вести. Забегая вперед, скажу, что больше мы ничего о судьбе отца не узнали. Он исчез, растворился без следа в страшной мясорубке сорок первого года.