Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!»

Штрафной сержант рядом с ним бросал гранаты. Сил не хватало, они рвались перед входом. Затем немцы притащили огнемет, и рев огня смешался с отчаянным криком моряка. Из распахнутой двери спирально выбивало раскаленное до белизны пламя, по замерзшим стенкам траншеи стекали грязные ручейки, запахло паленым мясом.

По огненному коридору быстро выползал парень с пробитым боком. Он горел от ботинок до шапки, кричал, но продолжал свое быстрое движение на четвереньках, как смертельно подраненная собака. У морячка горел бушлат, но он сумел выскочить из огненного кольца.

У Феди Колчина не выдержали нервы. Он шарил по брустверу в поисках оружия более серьезного, чем старый «наган».

– Пулемет дай… слышишь!

– У вас же пальцы сломаны.

– Мать твою пальцы!

Колчин умел обращаться с пулеметом, намертво прижал приклад здоровой левой рукой к подбородку, а здоровыми и перебитыми пальцами сгреб ложе и курок. Отдача больно колотила по вывернутым пальцам, но младший лейтенант сумел опустошить диск. В расплату за смелость получил пулю в щеку и, отплевываясь кровью, стал отступать с малыми остатками взвода.

Капитан Елхов вскочил при первых выстрелах. Тело случайной подруги, санитарки Тони, смутно белело на солдатском одеяле, в блиндаже было хорошо натоплено.

– Степа, куда ты? – окликнула Тоня, но капитан, уже в гимнастерке и легком полушубке, бежал к выходу.

На другой лежанке шевелились Маневич и Маша. Ординарец Костя Гордеев сунул капитану автомат и доложил:

– Четвертый взвод атакует.

– Тревога!

– Уже объявил, – козырнул расторопный ординарец.

Маневич натягивал сапоги. Ни гимнастерку, ни брюки он не снимал. Маша спала, тоже не раздеваясь. По одному выскакивали в ночную темноту, прочерченную трассирующими очередями и вспышками ракет. На участке первого взвода лишь изредка взрывались мины, второй взвод тонул в темноте, зато на позициях четвертого взвода стремительно разгорался бой.

– Сергей, шагай к первому взводу. Не отступать ни в коем случае. Если что со мной, примешь роту. Исполнять!

Последняя команда прозвучала крикливо. Группа миновала позиции второго взвода, но продвинуться дальше не удалось. Немцы вели сильный огонь, отсекая правый фланг. Двое разведчиков, посланных Елховым, пробежали не более десяти шагов и свалились в покрытую изморозью траву. Тоня, пригнувшись, бежала их вытаскивать. Вдруг вскрикнула и, зажав горло руками, упала.

Девушку вытащил старшина Глухов, упорно державшийся неподалеку от ротного.

– Разведке каюк, – доложил он. – Девке, кажись, тоже.

Пули попали Тоне в нижнюю челюсть и горло. Когда расстегнули бушлат и гимнастерку, вспомнили, что вторая санитарка находится во взводе Маневича.

– Тут хоть врач, хоть санитарка, конец один, – сказал старшина Глухов. – Челюсть пополам, и позвонок, кажись, перешиблен.

Четвертый взвод взяли в полукольцо и быстро уничтожили. Ярко вспыхнул блиндаж, кричали горевшие люди. Елхов решил поднять второй взвод, но отказался от затеи – встречный огонь был слишком плотный. Из рассветной полутьмы, освещенной пожаром, выполз Максим Луговой. Пышными, хоть и свалявшимися усами, он напоминал боцмана. Из раструбов немецких широких сапог торчали рукоятки гранат, в руке он держал автомат.

– Колчин жив? – спросил ротный.

– Н-не знаю. Убили, наверное.

– Ты один, что ли, вырвался?

– Наверное, – выдохнул Луговой, придерживая автомат.

– А чего гранаты сюда тащил? Там бы и пошвырял их.

Луговой лишь тяжело дышал. Впереди слышалась беспорядочная стрельба. Кто-то различил голос Колчина. Кажется, положение там складывалось безнадежное.

– Надо выручать!

Собрали десяток бойцов из второго взвода. Группу собрался было возглавить Елхов, но его отговорили.

– Кто ротой командовать будет? Комсомольский политрук? – возмущался Глухов. – Сам схожу.

– Ну, иди, – легко согласился капитан. И видя, что старшина медлит, поторопил: – Лугового вон возьми с гранатами, он у нас боевой. Лейтенанта доставить живым или мертвым.

Пока группа пробиралась через промоину, дожила свои последние минуты санитарка Тоня. Ей не досталось в короткой жизни ни удачи, ни счастья. На танцульках в родной деревне ее дразнили за развалистую походку, плотное, лишенное девичьей изящности тело. Женихи обходили стороной, а позже, в медицинском училище, кавалеры подбирали по нужде на вечерок-другой и оставляли, как ненужную вещь.

И все же Тоня не озлобилась. Ее любили девчата в санитарной роте, хотя называли толстухой и смеялись над ее глупыми переживаниями. Кому она нужна? И капитан Елхов лишь мельком глянул на мертвое тело, вспоминая, как ее зовут.

– Тонька, – подсказал ординарец Гордеев.

– Позаботься, чтобы похоронили.

– И пирамидку сколотить со звездой?

– Какие тут пирамидки. Найди две плащ-палатки поприличнее и заверните аккуратно.

– А если фотка попадется? – привязывался не по делу ординарец, намекая, что капитан пожелает оставить на память фотографию подруги.

– Отправишь вместе с документами в строевую часть.