Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!»

В его родной Самаре давно наладилась нормальная жизнь, люди ходили на работу, в гости, гуляли по улицам, пили пиво на набережной и азартно обсуждали футбол. Здесь шла самая настоящая война, о которой не сообщалось. В день приезда Стрижака на заставу привезли двоих водовозов, попавших в засаду. Мертвые пограничники лежали на арбе, разутые, над желтыми опухшими лицами жужжали мухи. Командир заставы увидел растерянность на лице юного чекиста и хлопнул по плечу ладонью.

– Привыкай, тут у нас не заскучаешь.

Погибших торопливо похоронили на песчаном кладбище, а неподалеку утром следующего дня стреляли пленных басмачей. В казни заставили принять участие Ваню Стрижака, не делая скидок как новичку. Когда зарывали мертвых, у парня закружилась голова, едва не стало плохо. Он преодолел слабость и бросал широкой лопатой песок в яму.

Стрижак провел на Каспии шесть лет, пройдя жестокую школу войны, которой трудно подобрать название. Басмачи-националисты яростно сопротивлялись новой власти, и в этой борьбе обе стороны давно перешагнули всякие границы. Басмачи рубили, закапывали живыми в раскаленный песок своих соотечественников, красноармейцев и милиционеров. В ответ их вытравливали с не меньшей жестокостью.

Первые задания напоминали игру в ряженых. На караванных тропах оставляли сломанные повозки, обессиливших лошадей с ящиками патронов и гранат. Басмачи нуждались в боеприпасах и хватали наживку. Патроны с усиленным зарядом пороха вышибали при выстреле затворы, калечили людей, а запалы гранат срабатывали мгновенно, убивая наповал. Националисты перестали охотиться за боеприпасами и ослабили активность.

Еще сыпали яд в колодцы. Умирали и местные жители, но басмачи лишались воды, одурев от жажды, попадали в засады. Чекистские уловки помогали в жестокой борьбе, но победу удалось одержать, когда секретарями райкомов поставили бывших главарей самых крупных банд. В обмен на сытую жизнь они соглашались сотрудничать с советской властью.

Стрижак уезжал на новое место службы с именным «маузером» и богатым опытом. «Маузер» он позорно утопил на переправе через Северский Донец, когда, сломя голову, бежали от немцев. Иван Андреевич тяжело переживал неудачи Красной армии и вывел для себя две основные причины поражений. Первая – несмотря на жестокость Сталина, в войсках отсутствовал порядок, а вторую причину мог признать с большим усилием. Люди просто не хотели воевать, придавленные нищетой и тупым подневольным трудом в колхозах. По долгу службы он знал о миллионах бойцов, сдавшихся в плен, и это заставляло его задуматься.

Но если с моральным духом Иван Андреевич поделать ничего не мог, то с расхлябанностью боролся беспощадно. Однажды без лишних слов расстрелял начальника автомобильной службы, который трусливо бежал в тыл, оставив врагу целую колонну исправных грузовиков. В другой раз его злость обрушилась на молодого лейтенанта, вырвавшегося из окружения.

Тот рассказывал о превосходстве немецкой авиации, стремительных танках, которые били без промаха, получалось, что сражаться с врагом бесполезно. Стрижака охватила такая злость, что он опомнился, лишь когда лейтенант лежал мертвый, а сам он рассматривал пустой револьверный барабан. Возможно, парня надо было отчитать и поставить на место, но у чекиста не хватило выдержки. Мальчишеское лицо лейтенанта иногда возникало перед глазами, майор гнал мрачные воспоминания прочь.

Стрижак не щадил себя, не щадил других, но был против напрасных жертв. Поэтому сейчас гнал бричку к черту на рога, торопясь спасти от окончательного разгрома свое детище – штрафную роту. Еще им двигала обоснованная тревога: штрафники дружно побегут в плен. Занятый своими мыслями, он все же услышал треск мотоциклов и притормозил ход повозки. Получилось так, что два вражеских мотоцикла оказались между бричкой особиста Стрижака и лейтенантом Маневичем, спешившим вместе с Ходыревым в штаб дивизии за указаниями.

Стрижак и Маневич имели боевой опыт и не рвались в бой, находясь практически в тылу врага. Но если лейтенанта мотоциклисты не заметили, то повозку разглядели и развернулись в ее сторону. Все это происходило на закате, когда огромное солнце уже наполовину исчезло за вершиной дальнего холма. Утих дующий весь день ветер, над степью опускалась тишина, отчетливо слышался звук мощных моторов. Ездовой съежился и не знал, что делать. Зато не растерялся Стрижак, подхватил с соломы две «лимонки» и крикнул ездовому:

– Гони, дядя. Спасайся.

И прыгнул в пыльную жесткую полынь. Вслед за ним бросился верный Геннадий Захаров, уронил фуражку с синим околышем, снова нахлобучил и взвел затвор «ППШ».

– Гена, лежать. Только не двигайся, – возбужденно командовал майор. – Я начну, а ты следом.

– Понял, – кивал старший сержант.