Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!»

Пришла сестра Никиты, Катя, небольшого роста, с хорошеньким подкрашенным лицом. Села напротив, отломила кусочек рыбы, а Ходырев, желая произвести впечатление, рассказал о штурме высоты, боях и успешном выходе из окружения. Врать Борис не умел, хотя немного приукрашивал свои подвиги. Показал трофейные часы, сообщил, что его назначили помкомвзода и представили к медали. Рассказ вызвал неожиданную реакцию. Мать Никиты пустила слезу, жалела Ходырева и назвала его несмышленым дитем. Но если хозяйка говорила от души, то Катя язвительно усмехнулась:

– Вы такой герой, аж сидеть рядом неудобно. А чего же вас патрульные дезертиром называли?

Борис за сегодняшний день натерпелся достаточно. Вначале читала мораль девушка Вера, затем, как на пустое место, смотрела на него торговка Зина, теперь выделывается раскрашенная кукла Катя. Ходырев с достоинством ответил:

– Неприятно слышать такие обидные слова. Я, как помощник командира взвода, имею право на увольнение. Могу показать бумагу с печатью.

– Ой, да брось ты, сынок, – отмахнулась хозяйка. – Хоть бы и самовольно ушел на часок, чего тут страшного?

– Я и говорю, – продолжала добивать самолюбие Бориса красивая Катя, – захотелось пошататься, а тут патруль. Вы не бойтесь, у нас на окраине тихо, патрулей нет.

– Я пойду, – поднялся Борис.

– Куда? Вон рыбка на тарелке недоеденная. Или аппетит пропал?

– Ох, и язва ты Катька, – возмутился Никита. – Поэтому тебя парни бросают.

– Это я их бросаю.

Ходырев уже надел шинель, туго подпоясался ремнем, исподлобья глянул на девушку. Она была хороша, зеленые глаза смотрели невинно и насмешливо. Эх, зря так получилось, ведь можно было подружиться. Не везет ему сегодня.

– Прощайте, – сказал он. – Вряд ли увидимся, нас в тылу долго не держат. Не поминайте лихом сержанта Ходырева, он не самый плохой человек на свете.

Прощание получилось несколько картинным, однако последние слова тронули девушку. Она вспыхнула, хотела что-то сказать, но промолчала и отвернулась к окну. Никита набросил телогрейку и вышел проводить гостя. На дворе уже стемнело. Парень шел, припадая на ногу. Борис спросил:

– Ранили, что ли?

– Нет, еще перед войной с сеялки свалился. Переживал страшно, хромым в семнадцать лет стал, а сейчас ничего, привык. Мои ровесники все в первый год сгинули, а я вот живу. Ну, прощай.

– Прощай, – крепко пожал ему руку Борис.

И зашагал по темной улице. Слабо светились небольшие окна, сырой ветер дул с Волги. А в доме, на краю обрыва, мать выговаривала дочери:

– Нельзя так себя вести. Хороший парень, при должности, зачем отталкивать?

– Ты меня, мама, посватать решила?

– А почему бы и нет. Он из наших краев, неженатый, грамотный…

– Мелкий, чумазый, – продолжила Катя. – Хватит!

В середине октября дни короткие.

– Подъем! – дурным голосом орал дневальный, которому надоело скучать, пока все спали.

За окном стояла все та же непроглядная ночь. Строились повзводно на знакомом скотном дворе, уже почищенном, годным для физкультурных и строевых занятий. За подъемом следили лично капитан Елхов или его заместитель старший политрук Воронков. Недавно вышел приказ о введении единоначалия. Комиссары и политруки стали заместителями командиров частей. Капитан Елхов мгновенно подмял под себя Воронкова и не давал ему никакой власти. А ведь совсем недавно политрук рулил сам, подчиняясь лишь политотделу. Воронков по-прежнему любил улыбаться, ничем не показывая своего раздражения.

– Веселее, чего копаетесь, – покрикивал он, – Луговой, становись в строй, не стесняйся.

Бывший капитан Луговой, громоздкий, с заплывшим лицом и густыми усами, терпеть не мог утренней зарядки, а особенно километровой пробежки по степной дороге.

– В атаку разок и без подготовки сбегаю, – говорил он, – а дальше на танке воевать буду.

С первых дней Луговой делал все возможное, чтобы уклониться от будущей атаки. Пытался попасть в помощники к политруку, стать каптером или санитаром, но теплые места были уже заняты. Маневич не поставил его и в командиры отделения.

– Рыхловатый ты, вперед не побежишь, а мне людей поднимать надо.

После пробежки и зарядки следовала уборка казармы, затем завтрак. Повар приготовил перловую кашу, или шрапнель, как ее называли. Единственным достоинством в ней было то, что она горячая, ни жира, ни масла не ощущалось. Тем не менее ели с аппетитом. Затем следовал чай, сегодня он был сладким. Все удивлялись, но причину знал лишь Ходырев. После неудачной увольнительной он подошел к старшине и потребовал:

– Ты разберись со своими помощниками. Сахару граммов тридцать полагается, не меньше. Куда он девается, не знаешь?

Прокофий Глухов хорошо провел время с молодухой Зиной, сегодня вечером снова собирался к ней. Препятствий, кажется, не предвиделось. С новым командиром роты и политруком он ладил. Елхов хоть и не жаловал тыловиков, видел, что старшина мужик расторопный, умеет выбить положенное для роты довольствие.