Штрафники вызывают огонь на себя. Разведка боем

– Ну так вот… – упрямо глядя ненавидящим взглядом прямо в лицо багрового Крапивницкого, зло говорил Караваев. – Этот, значит, прямиком вдоль стены и к двери ее, чтобы, значит, постучаться. А я гляжу – мать моя – женщина!.. – с другого бока стены, из-за угла колесо торчит мотоциклетное, с рулем и фарой! Хоть бы глянул, что перед порогом снег вытоптан. Они, видать, сзади откуда-то подъехали… Я ему и крикнуть не могу, что, мол, стоять! Нельзя туда! Ну, я молча – в два прыжка к Крапиве, хватаю его сзади за шею и валю на снег. Хорошо еще, что намело за ночь. А там, вишь, на углу целый сугроб высится. Только мы с этим… умным… значит, в сугроб грохнулись, а тут дверь открывается со скрипом, и только голоса слышны. По-немецки шпрехают. Два, значится, мужских голоса. Один басовитый такой. Он в основном тараторил. Второй ему поддакивает. А в ответ – эта приветливо так, ласково им отвечает что-то. Я-то сразу узнал ее голос-то. А мы лежим – не шелохнемся. Ни живы ни мертвы. А они не торопятся, значит, ля-ля да тополя… Я уже чувствую – дубеть начинаю. Сейчас не выдержу и по ним очередь врежу, к чертовой матери… И в этот момент, в аккурат, они и отчалили. Слышу, взревел моцик ихний… а движок мощный в нем… Ну да, и укатили. Она-то не сразу в дом зашла. Еще, стерва, минуту стояла на пороге. Или почуяла что… Бабы, они очень чуткие… А стервы – так те вообще… Ну, и все, мы вылезли – еле-еле душа в теле – и – сюды…

XXIV

Аникин только покачал головой.

– Я гляжу, роковая прям какая-то мадьярка нам попалась… – усмехнувшись, выговорил он. – Чуть полвзвода из-за одной бабы не потерял… Похоже, что нашего пленного хватились. Неслучайно к его зазнобе заезжали…

– Так самое обидное, товарищ командир… – не унимался Караваев. – Из-за подстилки этой фашистской угодили бы или под пулю этим гадам, или, еще хуже попали бы, вот как этот недобиток…

Караваев вполоборота кивнул туда, где лежал связанный пленный фашист. Но на полу было пусто.

– Сбежал, гад! – рявкнул Крапивницкий и бросился в коридор. Остальные затопотали следом. Аникин выскочил на улицу вторым по счету. Как эсэсовцу удалось развязать веревку на ногах? Об этом знал только он. Видимо, потихоньку, пока никто не видит, ослабил узел и, выждав момент, когда все разнимали Крапиву и Караваева, уполз наружу.

– Где он, гад… – заметался по улице Крапивницкий.

– Назад, Крапива! – негромко крикнул ему Аникин. В этот момент он увидел Павло. Отпрянув от стенки углового дома, тот выбежал на середину занесенной снегом улицы. Вскинув связанные руки, он начал истово ими размахивать, как будто увидел кого-то, и заорал во всю глотку:

– Schneller hierher!.. Ich hier!.. Retten Sie mich, sie werden mich töten!..[8]

Его крик сорвался на истошный, отчаянный вопль: «Schneller hierher!.. Ich hier!..» Андрей перехватил свою винтовку, и в этот момент прозвучал выстрел. Аникин отметил то удивительное совпадение, что сразу вслед за ним с поля донесся гул нарастающей артиллерийской канонады и беспорядочной стрельбы из стрелкового оружия.

Именно в этот момент началось наступление немецкой стрелковой роты на позиции, которые удерживали вдоль насыпи штрафники. Но первым своим выстрелом молочно-серое, непроглядное небо оглушила «мосинка» штрафника-сопляка Болтяна. Его выстрел оказался точен. Все в группе отчетливо увидели фонтанчик алых капель, брызнувший из головы эсэсовца, после чего он навзничь рухнул в снег.

XXV

– Скорее… – успел бросить Андрей, и все пятеро бросились к трупу. Откуда-то слева нарастал рев мотоциклетного двигателя. Он приближался.

Первым к дороге подбежал Шулепин. Он попытался остановиться, но ноги попали на скользкое место, и по инерции его вынесло на дорогу. Боец тут же упал в снег. Уже подбегая, Аникин услышал, как пули свистят над головой Шулепина. Сквозь завывающий рокот мотора стучал пулемет.

Стрелявших заслоняли дома. Наверное, им кричал Павло, пытаясь спасти свою шкуру. Пуля Болтяна разрешила все сомнения Андрея по поводу того, как поступить с пленным. Что ж, война в очередной раз расставила все на свои места. Теперь настал их черед испытывать свою судьбу и играть в «орлянку» монетой, на которой вместо орла и решетки было вычеканено «жизнь» и «смерть»…

– Назад, Шуля, назад! – крикнул Аникин, пытаясь пересилить грохот пулемета. Чем ближе к улочке, тем он становился громче.

Шулепин уже отстреливался из своего автомата. В этот момент Караваев подбежал к самому углу двухэтажного каменного здания, которое стояло на перекрестке двух улочек. С ходу, перехватив приклад и спусковой крючок своего «дегтярева» в левую руку, он открыл огонь по невидимой для остальных цели.

Остальные уже находились за спиной Каравая. Он плюхнулся на живот, из положения лежа продолжая прикрывать Шулепина. Тот выпустил одну за другой две коротких прицельных очереди и, рванув, покатился по снегу обратно.

Крапива и Болтян, подхватив Шулю за телогрейку, втащили его в безопасное пространство.

Крапивницкий, стреляя из «ППШ», высунулся из-за угла, создав вместе с Караваевым огневую атаку в два этажа.