Штрафной батальон

Не обремененным делами Павлу видеть его не приходилось. Лишняя свободная минутка подвернется — и ту, как сейчас, с пользой употребит, не усидит без занятия, без интереса. Немногословный, а тут вдруг дал толчок азартному спору, захватившему всех штрафников.

— Скорей бы туда, что ли! — вздохнул протяжно, откладывая на колени недоструганную поделку. Видимо, отвечал вслух на выстраданные, неотступные думы. — Если выпадет судьба живым остаться, первым делом на завод отпишу. Так, мол, и так, дорогие товарищи. Хоть и обмишулился под старость лет Григорий Дмитрич, но теперь выправился… И семье, конечно…

Потянули штрафники ноздрями. У каждого думки такие по тайникам прятались, каждый надеялся.

— Помирать, что ли, заторопился, Григорий Дмитрич? — насторожился Рушечкин.

— Почему же помирать-то? — степенно возразил Сикирин.

— Будто не знаешь, какие дыры штрафными штопают?

— Ну и что с того? Раз судьба такая — никуда не денешься, как положит, так и будет.

— Смотря за что класть. Может, не за что.

— Как это?

— А за что мне, к слову говоря, подыхать? — заволновался Рушечкин. — У кого убийство или дезертирство — то ясно. За такие вещи да за измену Родине и до войны расстреливали. А я, может, всего ничего утащил, да и то от нужды, чтобы семья с голоду не опухла. Мне-то за что? Да если б не война, я те продукты на одну месячную зарплату купить бы смог, еще и на другие расходы осталось бы. Стал бы связываться?.. — Он судорожно перевел дыхание, призывая окружающих в свидетели своей правоты, но открытой поддержки не встретил.

— Так что ты этим хочешь сказать? — уничтожительно сощурился Бачунский. — Что твоя вина мешком муки измеряется и тебе за нее штрафного батальона, где надо под смерть подставляться, много, да? По-твоему, мне, скажем, за мою вину здесь в самый раз быть, а тебе, за твою малюсенькую, в чем я, признаться, сильно сомневаюсь, — нет?!

Павел приподнялся на локте, прислушался. Подобные настроения, какие высказал Рушечкин, краем уха слышать доводилось. Не всех изменение меры наказания на штрафной батальон устраивало, кое-кто, наподобие «хевры», предпочел бы отсидеться в тюремной камере, чем рисковать жизнью на фронте. Но такие перетолки исходили главным образом от блатняков, на общий суд пока не выносились. Впервые мнения открыто столкнулись.

— Я тебя лично в виду не имею. Тут и без того всяких личностей хватает. — Рушечкин многозначительно покосился на Карзубого.

— Ну и подлюка ты, видать, «Чего изволите?», — упорствовал Бачунский, отметая всякую попытку Рушечкина направить разговор в более мирное русло: — По твоему понятию выходит, что одна жизнь твоя разъединственно бесценная получается.

…Любопытный экземпляр Бачунский. Сколько Павел к нему ни приглядывался — вынести окончательное суждение затруднялся. Чувствовалось, что пограмотней многих будет и с опытом. Но ни того, ни другого не раскрывал, напоказ не выставлял, как бы себе на уме попридерживал. Вызвать себя на разговор по душам, втянуть в спор тоже не позволял. Послушает, прикинет, кто из себя что представляет, и, не привлекая внимания, отойдет, пряча усмешливый, плутоватый блеск под белесыми ресницами. Сам редко когда слово вставит.

И не кадровый командир вроде, а когда станковый пулемет изучали, удивил даже Колычева. Сержант, что занятия проводил, то ли не подготовился, то ли косноязычным уродился: полчаса маловразумительно бубнил под нос названия частей, но преуспел в деле мало. Павел и то с трудом его понял. Бачунский поднялся, деликатно попросил: «Разрешите, сержант, я повторю, возможно, чего из виду упустил». Да так повторил, что самому последнему солдату все стало ясно. И автомат у него — как скрипка в руках у маэстро.

С другой стороны, ни по-пластунски ползать не умеет, ни строевого устава не знает. За что в штрафной угодил, тоже помалкивает. Сегодня впервые с предельной откровенностью высказывался…

Рушечкин, смекнув, что разговор принимает нежелательный оборот, изобразил несправедливо обиженного человека.

— Ну-с так вот. Не понял ты меня, Бачунский. Я ведь что говорю? Зря никому подыхать неохота, а у меня семья, дети. О них думаю. А что касается сумы да тюрьмы, то, как говорится, не отказываюсь. Тут куда денешься? На фронт так на фронт. Я что? Я всегда пожалуйста. Обидно только, что шлепнуть могут почти ни за что. — Он с лебезящей суетливостью вытащил из кармана кисет, протянул Бачунскому. — Давай закурим лучше. Недопонял один другого просто. Бывает…

Но неуклюжая попытка Рушечкина дать задний ход лишь больше распалила Бачунского.