Штрафной батальон

— Принято! — торжественно объявил Бачунский. — Заодно возблагодарим и ртищевских спекулянтов, позаботившихся о наших желудках. Хотя вся моя наличность плакала в их кошельках и платочках. Даже на махру не осталось! Ерунда! До фронта всего ничего осталось — дотянем!

— Перебьемся! По горбушке на брата старшина обеспечит, а кипяток на каждой станции бесплатный.

Разлили водку по кружкам.

— За что выпьем?

— Предлагаю за то, чтобы все хорошо у нас впереди было, чтобы снова не только гражданами, но и товарищами для всех стать.

— За дружбу!

— За дружбу! — клятвой отозвался звяк воедино сведенных кружек.

— Откровенно, ребята: рад доверию, горжусь, — признался Бачунский спустя некоторое время. — Верят, значит, что хоть и виноватые мы, но люди, были ими и остаемся. Вроде как при тифе: пока болеешь — заразный, а подлечился — опять здоровый.

— Ну, что касается здоровья, то обижаться не на кого — сами у себя его отняли, самим и возвращать, — насупленно возразил Махтуров.

— С чего ты взял, что я на кого-то обижаюсь? — задетый его укором, спросил Бачунский. — Нисколько. Я не оправдывать себя хочу. В конечном счете одинаково: живы останемся, значит, вину искупим, погибнем — тоже судимость снимут и в похоронках напишут, что пал геройской смертью за Родину. Система нехитрая. Но сам для себя я в том и другом случае честным хочу быть. Чтобы не только документы, но и совесть чистая была. Потому и не должности, а доверию рад, ответственности.

— Это ты верно заметил, — поддержал Павел, — чтобы и совесть, и документы… без скидок!

Ложка, которой он потянулся к тушенке, так в банке и застряла: снаружи послышался приближающийся многоголосый говор. По-видимому, возвращалась с базара группа штрафников.

— Шабаш, ребята! Прячь бутылку и кружки!

В вагон шумной ватагой ввалилась большая группа солдат, среди которых были Шведов и Кусков.

— Так-так! — многозначительно произнес Шведов, подозрительно оглядывая друзей и принюхиваясь к воздуху. — Значит, есть повод? — Но вдаваться в подробности предусмотрительно не стал.

— А ты бы подольше шлялся по базару! — огрызнулся Бачунский. — Собственно, с тебя тоже причитается.

— За какую провинность — если не секрет? — в обычной своей дурашливо-ироничной манере полюбопытствовал Шведов.

— За производство в отделенные!

Новость была воспринята Шведовым бесстрастно, по крайней мере внешне.

— За что же к нам такая немилость? — напуская на себя еще больше шутовской глубокомысленности, вопросил он и насмешливо пояснил: — Ведь пуще всех печалей нам барский гнев и барская любовь.

Окружающим так и осталось неясным, действительно ли безразлично отнесся он к своему назначению командиром отделения или привычно спрятал чувства за завесу напускного равнодушия и небрежения.

— Кстати, гражданин взводный, вам бы сейчас очень не помешало находиться на базаре. Там наша шатия-братия устроила такой грандиозный шухер, что для наведения порядка прибыл сам комбат во главе комендантского взвода.

— Что там творится! — перебивая Шведова, подхватил Кусков. — Вай-вай-вай!! Шум, гам и дым коромыслом. Как саранча, по базару прошлись. Сначала вроде как положено, за деньги, потом как стали хватать все что ни попадя. Настоящая грабиловка. С милицией сцепились, лейтенанта одного избили… Комбат сейчас всех разгоняет, человек двадцать арестовал и в КПЗ при вокзале посадил. Будут теперь дела. Може, из наших тоже кто попался…

Тут в голове эшелона тревожно и протяжно заревел паровозный гудок. Дело, вероятно, и впрямь принимало нешуточный оборот.

— Ну, держись теперь! — обреченно обронил сзади Баев.

У Павла от недоброго предчувствия сжалось сердце.

* * *

Минут через пять эшелон потихоньку тронулся. Со всех сторон, россыпью, перемахивая через станционную ограду, неслись к нему штрафники с мешками и свертками в руках, на ходу запрыгивая в теплушки. Машинист нарочно придерживал пары, чтобы отставшие могли догнать состав.

Мимо проплыло старинное здание вокзала, потянулись платформы и пакгаузы. Под ногами дробно простучали выходные стрелки.

Павел с тревогой огляделся вокруг, проверяя, все ли на месте. Штрафники, грудясь у двери и на нарах, возбужденно обсуждали подробности беспорядков, учиненных на ртищевском вокзале, прикидывали, сойдет или не сойдет с рук им это безобразие. Большинство склонялось к мысли, что виновным несдобровать, — комбат был в ярости. Всюду взгляд натыкался на потные разгоряченные лица, подозрительно блестевшие глаза. По вагону предвестником беды распространялся резкий сивушный дух.

Предчувствие не обмануло Павла. Не успели отъехать десятка километров, как с верхних нар мешком свалился на пол Покровский. С трудом поднялся на нетвердых ногах и, выхватив из кармана поллитровую бутылку, с перекошенным от ненависти лицом бросился на солдат:

— Расшибу сволочей!

Увернувшись от удара, Шведов коротко и сильно ткнул его в челюсть.

Вскинув руки, Покровский отлетел спиной к стене вагона, осел по ней, бессильно обвиснув, на пол и вдруг заплакал, встал на четвереньки и побито пополз под нары, что-то бессвязно бормоча и по-пьяному жалко всхлипывая, и вскоре там затих.