Штрихи к портретам: Генерал КГБ рассказывает

Вот этот прохвост, горе-руководитель, негодяй, подхалим, гонясь за дешевым авторитетом, желающий состряпать больше дел и «найти больше врагов», решает судьбу человека. А другая сволочь, сидя где-нибудь в центральном аппарате, утверждает эту бездушную бумажку, и судьба человека решена. Попробовали бы они завоевать советскую власть, поработать действительно с народом в тылу противника, чтобы он узнал, что такое советская власть и кто ее опора, и как жалеть надо свой народ – этот ценнейший капитал. Я записал свои соображения и соображения народа в отряде, поскольку все откровенничают.

Другой пример, который подтверждает мною написанное. Это мой разговор 2. IX. 41 в бывшей Польше (по другую сторону р. Случь, бывшей государственной границы. – Э.H.Б. Отряд дневал на хуторе, потому что был сильный дождь. Холод, кушать нечего. На этом хуторе был старик восьмидесяти лет и его уже пожилые два сына. Они нас кормили, конечно, лишь только потому, что мы были вооружены.

И вот я спросил старика: как живется, дедушка? Эй, говорит, детки, плохо. При польской власти еще кое-как жили, а при этих большевиках жизни никакой нет. Вот был я за рекой у своих. Там же, говорит, не осталось ни одного мужчины около границы. Всех побили (арестовали, выселили. – Э.H.Б. Разве это власть? Так робит сейчас Гитлер, убивает, расстреливает людей за ничто. Это, говорит, не власть, если она уничтожает ни за что своих людей».

Пусть извинит читатель за малограмотность записи. Но за ней – крик души, боль сердца. Потрясающие строки по своей глубине и откровенности. Я сравниваю их с рассуждениями Ю.В. Андропова в 1967 году по поводу попытки ввести личные лицевые счета оперативным работникам КГБ. Я отдаю должное и В.3.Коржу, и Ю.В. Андропову, которые в разное время, в разных условиях мыслили на сей счет примерно одинаково.

И еще хочу обратить внимание читателя на одну фразу в дневнике: «народ в отряде откровенничает».

Сентябрь – октябрь 1941 года, немец ведет бои под Москвой. Мы в глубоком тылу врага. У костра идут неспешные разговоры о послевоенной жизни. Рассуждают молодые партизаны: «Когда война кончится, наемся от пуза хлеба, сала, борща». У тех, кто постарше да еще городской житель, запросы иные: «Пойду в ресторан, закажу отбивную, ростбиф, пивка, водочки графинчик, салатики всякие там… Поеду в санаторий».

Но разговоры велись не только о еде. Говорили и о том, как будем строить жизнь после войны. Единодушны были в том, что очистим жизнь от бюрократов, подхалимов и прочей нечисти. А Корж слушал, слушал да и сказал: «После войны – это как половодье весной. Талая вода поднимет весь мусор. Пожалуй, мусор будет плавать наверху, а вот все ценное, как золото, окажется на дне».

Далеко смотрел Василий Захарович. После войны на поверхность, к власти, рванули кое-где откровенные карьеристы, а такие, как Корж, остались на обочине… А ведь они – пахари жизни.

* * *

Мне эти разговоры запомнились навсегда. И, наверное, не случайно, начиная работу в органах госбезопасности, рассматривая тысячи дел по реабилитации осужденных в 1937–1938 годах, бережно относился к судьбе каждого человека. Когда стал руководителем областного, краевого, республиканского масштаба, строжайше следил за соблюдением законности. И в Минске, и в Ставрополе, и в Узбекистане, и в Москве удалось уберечь от тюрьмы многих людей. Школа Коржа сказывалась, запала в душу его наука на всю жизнь.