Штрихи к портрету бытия

мужчина седой теребил за плечо.

Воздев очи горя свои к небесам,

Ингуш отвечал: "Я не помню и сам.

Мне выпало бедствий на долю немало,

И только чеченцем мне быть не хватало."

IV

Плетутся два друга-чеченец, ингуш,

А после дождя на земле много луж.

Огромная жаба навстречу прыг-скок,

Из ножен кинжал свой ингуш достаёт,

Чеченец расширил большие глаза:

– Оставь, Абдулла, ведь лягушка она!

Ингуш посмотрел на лягушку, грозя,

– Тогда пусть не скачет она на меня.

V

Сидели ингуш и чеченец в харчевне;

Лепёшки, шашлык, чай стоял и варенье.

О жизни вели разговоры они:

– Уж слишком простые в общении вы. –

Заметил ингуш,-Тебе больше скажу,

С душком панибратства я вас нахожу.

– Наверно ты прав, очень прост мой народ,

Он гонор ингушский никак не поймёт,

И, если ваш гонор сиять только мог,

Затмил бы свеченьем он даже восход.

VI

В больнице был переполох,

Кричали все и "Ах!" и "Ох!".

У перепуганных рожениц

На выдохе случился вдох.

– Как перепутали детей?!!

Кто бирки с ночи растерял?!!

Случился нальчинской больнице

Сей грандиознейший скандал.

Стоял по всей больнице плач,

Когда по вызову явился разбуженный дежурный врач.

– Мамаши, страшного ничуть,

Мы постараемся вернуть

Вам сладких ваших малышей.

Зовите через час мужей

И вместе с ними в детском боксе

Вы распознаете детей.

Лежат, как куклы, малыши,

И все, как братья, хороши,

У всех курносики и щёчки –

Поди кровинку отыщи!…

– Есть у меня секрет один, –

К врачу подходит армянин,

– Я точно знаю, что я сына

С пятном на локотке родил.

– Ну, вот и славно, господа,

На лад пошли у нас дела, –

От счастья рот не закрывая,

Залепетала медсестра.

Кто дочь нашёл по завиткам,

Кто по наитию признал,

А кто никак определиться

Ни с помощью не мог, ни сам.

Стоит балкарец, хмуря лоб,

Ни этот не его, ни тот.

Вдруг, ко всеобщему веселью,

Он негретёночка берёт.

– Касым, опомнись… Ну, дела! –

Запричитала тут жена,

– Быть матерью такого сына,

Поверь, никак я не могла!!!

– Что ж, если ты такая мать,

Не можешь своего узнать?!

Я в этом случае уверен,

Теперь я буду точно знать,

Что не случилося по жизни

Мне кабардинца воспитать!

Мадлен

Мадлен, как называла Мадину старшая сестра, осторожно срезала стебли уже начавших распускаться первых роз. Она улыбалась самой романтичной улыбкой, которую можно себе только представить, и в её больших карих глазах отражалось то умиротворение, которое рождает созерцание совершенной красоты.

В позолоченной дымке летнего утра, рассеянной в маленьком ухоженном садике, молодая женщина напоминала воздушное создание с полотен Ренуара. Солнце высвечивало пряди её каштановых волос, играя мазками на нежной коже лица, подчёркивая правильность черт и отражаясь в ослепительно–белой улыбке.

Впрочем, сама Мадлен до конца никогда не понимала своей красоты и не придавала ей большого значения, что только добавляло ей какой–то французский шарм и естественную изысканность, тонко подмеченную сестрой.

Букет, между тем, получился пышным и ослепительно красивым.

– Девочкам на кафедре понравится, – еле слышно произнесла молодая женщина, ещё и ещё раз осматривая цветы восхищённым взглядом. Прозрачный целлофан гибко охватил букет со всех сторон, и нарядный бант привычно завершил начатое дело.

И вот уже стильные каблучки Мадлен застучали по тротуарной дорожке, ведущей к общественной остановке, на которой с утра скапливалось большое количество разнообразного транспорта. Дойдя до конца своего переулка имени Розы Люксембург и намереваясь перейти на другую сторону проезжей части дороги…

– Доброе утро, Мадина, – услышала Мадлен и обернулась.

– И тебе доброе, – извинительно улыбнулась она соседке напротив, которая с утра уже подметала дорожку около своих ворот.

– Извини, на работу опаздываю… Бегу, никого не вижу. Как у вас дела? Дома всё в порядке?

– Спасибо, хорошо. А у вас?

– Тоже неплохо. Ладно, Зарема, я побегу. Вечерком ещё увидимся.

– А веник кому? Празднуете что? – не сдержала любопытства соседка.

Мадлен как будто споткнулась об эти слова. Она сначала хотела сделать вид, что не расслышала их, но посмотрела на свой изумительный букет, и её охватило чувство обиды. Она перевела выразительный взгляд на пыльный веник в руках Заремы и тонкая улыбка едва коснулась её губ: "Ну, не все же веники в одни руки, добром нужно делиться…, особенно по праздникам." И одарив соседку обворожительной улыбкой, она продолжила свой путь.

Хорошо, что Мадлен не могла видеть взгляд, которым провожала её Зарема: "Можно подумать… Корчит тут из себя!… Что ты есть-то?!" – прошипела Зарема ей вслед и с такой силой зашвырнула веник во двор, что перепуганный кот, мирно дремавший на пороге, проснулся и, не сразу поняв причину шума, предусмотрительно выгнулся пушистым ирокезом.

Всю оставшуюся дорогу Мадлен размышляла о природе человеческой бестактности, логически придя к выводу, что по сути-она является следствием определённой душевной чёрствости, уходящей корнями в людскую необразованность.