Штрихи к портрету: В.И. Ленин – мыслитель, революционер, человек

Но вот начался XX век, и все то, что казалось удивительно стабильным и устойчивым, выстроенным на века, стало разваливаться на куски. Эпоха «мирного» и «добротного» капитализма с многими порожденными ею догмами и представлениями агонизировала. Началась эпоха величайших социальных битв и революций.

Обычно на таком сломе эпох появляются люди, которые стараются заглянуть в будущее и предсказать это будущее человечеству. Так было и в начале XX века. В романе английского писателя Честертона «Наполеон из пригорода» рассказывается, как «тяжело» жилось в начале XX века тем же обывателям, которым буквально некуда было деться от ужасных пророчеств, обрушившихся на них со всех сторон.

Но опять проходит двадцать, тридцать, пятьдесят, семьдесят лет, и имена многих из тех, кто в начале XX века претендовал на то, чтобы предугадать будущее человечества, давно забыты. Вы найдете их разве только в Британской энциклопедии. А имя Ленина стало известно десяткам и сотням миллионов людей в самых различных частях земного шара.

Конечно, признание это не пришло сразу и само собой, и оно менее всего походило на обычную популярность тех или иных политических деятелей или модных философов. Признание приходило с каждым новым шагом, с каждой победой русского и международного пролетарского движения, с ростом и укреплением на мировой арене авторитета созданной Лениным революционной партии.

В свое время К. Маркс отметил одну интересную особенность обыденного политического сознания людей. Привычный поток лежащих на поверхности и кажущихся ужасно важными повседневных дел и явлений настолько заслоняет и назревающие и даже уже произошедшие серьезнейшие глубинные перемены, что порой совершенно утрачивается реальное понимание того, какие события действительно являются существенными и действительно имеют историческое значение.

«…Хотя атмосфера, в которой мы живем, – писал об этом Маркс, – и давит на каждого из нас с силой в 20.000 фунтов, разве вы чувствуете это? Так же мало, как мало европейское общество до 1848 г. чувствовало революционную атмосферу, которая его окружала и давила на него со всех сторон» [МЭ: 12, 3].

В самом начале нынешнего столетия с «европейским обществом» произошла аналогичная история.

Летом 1903 года для «большой прессы» Европы вполне хватало сенсаций. Еще бы!.. Обмен визитами между английским королем и французским президентом… новый военно-морской бюджет, предложенный германскому рейхстагу рейхсканцлером фон Бюловом… убийство сербского короля Обреновича и воцарение династии Карагеоргиевичей… политические интриги США вокруг концессий на строительство Панамского канала… Разве могла за всем этим солидная буржуазная пресса обратить серьезное внимание на съезд российских социал-демократов, проходивший с 30 июля по 23 августа сначала в Брюсселе, в помещении заброшенного мучного склада, а затем на окраине Лондона – в маленьком клубе рыбаков, где 57 молодых революционеров спорили о будущем…

После окончания съезда довольно сочувственная информация о нем появилась в европейской социалистической печати. Но и тогда мало кто из теоретиков и лидеров II Интернационала понял исторический смысл и суть произошедшего. Большевик М. Лядов рассказывал, как в ответ на его предложение опубликовать в центральном органе германской социал-демократии обстоятельную статью об идейных разногласиях, проявившихся на II съезде РСДРП, главный редактор ответил, что его газета «не может уделять много места иностранному движению, в особенности русскому, которое еще так молодо и так мало может дать зрелому немецкому движению»[17].

Аналогичный эпизод вспоминал и Г. Плеханов. После окончания съезда он встретил Пауля Зингера видного деятеля германской социал-демократии.

«А сколько времени продолжался этот съезд?» – спросил Зингер. «Около месяца». Сангвинический Зингер громко расхохотался и заметил: «Да эдак вы должны были все перессориться…» – «Почему же?» – «Просто от нервного переутомления» [П: XV, 324].

Сколько толков и пересудов ходило тогда об особой склонности русских социалистов, или, как говорили тогда, «славянских анархистов», к бесконечным словопрениям и распрям.

«…Э, батенька, – писал позднее по этому поводу Ленин Горькому, – да неславянские европейцы во времена вроде нашего дрались, ругались и раскалывались во сто раз почище!..» [Л: 47, 221].