Штрихи к типологии человека

Душа гуляет по-разному, отпущена так отпущена. И даже в зверином своем оскале может споткнуться, вдруг, о неизвестный самой себе камень сомнений, очувствоваться и разрыдаться. Увидеть все с другой точки, потому что все они тоже есть. И телом своим закрыть врага, не то что родного сына. Случись… пошел бы такой папаша, осветляя всех чистым взором и удивляя неизвестной самому новой речью, прибавился бы мир непонятно откуда взявшимся праведником… Если б прощенный Федя не стрельнул ему вдогонку.

Но все-таки к религиозной жизни Лескова и Розанова нужно еще вернуться.

По сути, на их примерах можно сказать и несколько больше, чем о религиозной готовности или неготовности одного и другого типа. Можно сказать и о том, что мягкий, не имея в своем арсенале высшего безусловного адреса как такового, и не способен выработать в себе полноценную категорию «авторитет». Именно здесь, на наш взгляд, корни того самого нигилистического интеллигентского духа, который так хорошо описан у С.Л.Франка, но именно описан, а не объяснен… Лесков крайне внимателен и осторожен в обращении с человеком, даже если тот буйствует и разбойничает (о сыне будет сказано, не торопитесь). Не говоря уже о том, что замечания Лескова по адресу не слишком сведущих (сравнительно с ним) в христианстве Толстого и Достоевского делаются со стремлением никак уж не скомпрометировать этих людей. Поймав главный смысл тургеневского Базарова именно в нигилистической порче здоровых русских людей, он пишет, что сам Базаров как материал ему в принципе нравится. Вообще Лескову крайне неприятно не уважать человека, и он позволяет себе делать это только там, где отрицательные персонажи в полном смысле отрицательны, заданы сразу, и почти или совсем не люди.

Розанов готов задеть кого угодно, но самого его попробуй тронь! Огрызнется на всю катушку. А если он вполне уважителен, то в эти минуты он, скорее, симпатизирует, а не уважает.

Вот, Гоголь угощал своих гостей в Риме жидким чаем, – сославшись на кого-то, цепляется Розанов, – и под это дело морализировал, долго и бесцветно назидал…

Групповой портрет несчастных гостей, издевательски подверженных жидкому чаю (можно и так понять, что Н. В. сушил заварку для многораза на подоконнике, по ночам скорее всего), рисуется с быстротой, недоступной ни одному художнику Арбата. Далее так же быстро моральные рассуждения Гоголя за столом приравниваются по качеству к чаю, а потом к этому качеству приравнивается и весь умственный состав его творчества. Нет там идей! Не-ту! – провозглашает Розанов, показывая очумелой публике на недопитый стакан.

Вот если б Гоголь закусок на стол навалил, водки, ну, рому еще, мадеры… тогда и говори о чем хочешь! Так, что ли?

Фантастическая комичность и непристойность этого сюжета нисколько не смущают Розанова, «мысль» помещается в едва ли не главную его книгу – «Опавшие листья».

Сильнохарактерный мягкий – богоборец, средний – придумает себе индивидуального бога (это подмечено давно и не нами), слабого просто не разберешь. Отношение к авторитету совершенно одинаково выступает у всех в количественной мере (как экстраполяция собственной личности). Качественная разница «наверху» активно отвергается, «внизу» не признается («Мы люди темные, не понимаем» и т. п.). Количественная – понимается и признается всеми и вполне. («Уважаемый человек» – даже к вору, или по простоте – «С бугра видней» и т. д.).

Для жесткого всех уровней культура – это прежде всего культура авторитетов, их качество. Конечно, и там можно пережать людей и довести, в том числе, до взрыва, но вернется все к прежнему. Горизонталь и вертикаль не поменяются местами.