Так Егор расправлялся с Танькой, надевавшей ошейник в эти полтора месяца. Никаких стеков, нет, он просто мог по нескольку часов к ряду изводить Танькино тело прелюдиями, целовать, выглаживать, ласкать и при этом — не то что, не засаживая, даже не позволяя кончать. Ему нравилось, как Танька хныкала, извивалась в его руках — вот как сейчас, например, телом умоляя о том, чтобы Егор уже перешел к главному. И Таньке нравилось ощущать себя в его власти, что уж там. Нравилось даже кончать — по его команде, это добавляло всякому оргазму остроты, ведь теперь их надо заслужить, до них нужно было дотерпеть, изнемогая от этих сладких мягких пыток.
— Ну, что, сжалиться над тобой? — шепнул Егор, отрывая пальцы от Танькиного клитора.
— Сжалься, мой господин, — простонала Танька.
У нее уже шумело в ушах. Что там? Какие лепестки прилипшие к заднице?
Все что сейчас Таньку волновало — это Егор, вставший с кровати, медленно расстегивавший запонки на рубашке, «распаковывавший» Танькин свадебный подарок.
Раздевающийся, не отпускающий взгляда Таньки, и сам не отводящий от нее своих, с ума сводящих, синих как море, ярких и таких живых глаз.
Ее безумная мечта, вдруг претворившаяся в жизнь.
— Как же я тебя люблю, Васнецов. — Эти слова срывались с ее губ слишком часто, но удержать их в себе Танька не могла, даже зная, что мужиков частые признания в любви обычно утомляют.
— Спорим, я люблю тебя сильнее, а, Васнецова? — лукаво улыбнулся Егор.
Конец