Штучки!

Убогая! Он назвал ее убогой! И обвинил в эгоизме. Да как он смеет! Как он смеет обвинять ее в эгоизме, когда она столько лет заботилась о благополучии семьи, о себе-то как раз напрочь забывая! Уже и не сосчитать, сколько часов потрачено на поездки туда-сюда по средам, на проверку уроков, на покупку всего необходимого к началу учебного года, на уборку, на готовку…

Элиза встала, мгновение поколебалась, выбирая один из двух стаканов, милосердно выбрала тот, в котором была всего-навсего вода, и выплеснула ее в лицо Марку.

– Ты ничего не желаешь слушать, ничего не хочешь понять! – прошипела она, не обращая внимания на изумленные взгляды окружающих.

Тем не менее она отказала себе в удовольствии прилюдно назвать мужа козлом, достаточно и того, что с гордо поднятой головой вышла из ресторана. А Марк пальцем не пошевелил, чтобы ее удержать.

К тому времени, как Элиза вернулась домой, ее ярость утихла. Никаких семейных или хозяйственных обязанностей, домработница даже белье все перегладила, ничего ей не оставив. Она не знала, куда себя девать, как распорядиться несколькими днями безделья, при том что проявить эгоизм было бы не только безопасно, но даже и спасительно.

Элиза бесцельно слонялась по квартире. Герани на подоконниках умирали от жажды, но она над ними не сжалилась. В спальне споткнулась о три пары безупречно выстроившихся рядком мужских туфель.

– Нет бы обо мне думать столько же, сколько о своих паршивых ботинках! 18 проворчала она, яростно топча самую новую пару. Хорошенько отделав их, пинком загнала под кровать и стала слоняться дальше.

Зазвонил мобильник. Марк, наверное, кто же еще. Пусть идет к черту, и это еще вежливо сказано! Возьму сейчас и испорчу весь его гардероб начальника… прямо скажем, не самого большого начальника!

Мысль как пришла, так и ушла, для ее осуществления в придавленной тяжестью душе Элизы гнева все-таки не хватило. Ладно, подумала она, отвечу ему, попрошу прощения и уговорю купить платье – то самое, уж очень оно мне нравится…

Она взяла трубку. Звонил не Марк.

Жану-Мишелю и тридцати секунд не понадобилось на уговоры: Элиза сразу же согласилась с ним встретиться. Он почти год не давал о себе знать, зато появился в самый подходящий момент!

В кафе, где было назначено свидание, она сразу же выложила ему все про Люси. Он удачно притворился сочувствующим, обнял ее и прошептал на ушко, что в печали она становится еще более желанной, но что он все же постарается вернуть ей улыбку. Спросил, в чем она сегодня, в чулках или в колготках, и, расхрабрившись от собственной дерзости и от Элизиного ответа, повел в гостиницу.

У Элизы не было ощущения, что с Жаном-Мишелем она изменяет Марку. Жан- Мишель был давним другом семьи. Он жил в провинции, его жена, родом из Бордо, носила туфли без каблуков, состояла в клубе читателей и брала уроки росписи по фарфору. Жан-Мишель ухаживал за Элизой, когда она после рождения двойняшек уже почти смирилась с тем, что если ее любят, то только за ум [13].

А Жану-Мишелю не было никакого дела до ума Элизы. Ему нравились попка Элизы, грудь Элизы, затылок Элизы. Все это нравилось ему достаточно сильно для того, чтобы раз в два-три года с ней переспать, и Элиза, сознавая, как этому старому и некрасивому человеку с ней повезло, научилась извлекать из прочной и нерегулярной связи лучшее, что она могла ей дать, – чувственное и нарциссическое удовлетворение.

Побег был продуман и подготовлен прекрасно. С помощью Флоранс она внушила мужу, что отдыхает с подругой в маленькой гостинице Бель-Иля, каждое утро звонила домой и рассказывала своим, до чего же ей полезны морской воздух и дары моря. Впрочем, устриц и копченую семгу она и в самом деле ела, поскольку Жан- Мишель неизменно считал, что нет на свете ничего шикарнее. Кроме того, эти насыщенные йодом яства в отеле «Meridien» подавали в номера, а это, в представлении Жана-Мишеля, было уже просто за пределами роскоши. Элизе его восторги казались в высшей степени провинциальными, но она не придавала этому значения, поскольку не собиралась провести с ним всю жизнь. Всего лишь три дня.

Они вообще не выходили из номера. Жану-Мишелю удалось отменить все встречи, ради которых он приехал в Париж. Он говорил – «прибыл в Париж» и, соответственно, для коллег «убыл» обратно под предлогом каких-то семейных обстоятельств.

Жан-Мишель обращался с Элизой как с принцессой, сам себя убеждая в том, что в постели он – бог. Элиза не спорила: эта игра помогала отогнать печаль, хотя нисколько не сближала с любовником.