Штундист Павел Руденко

крикнул он, высовываясь в дверь, – поставьте новый самовар, да сахару еще принесите, да

лимончику. Да чтобы мигом.

Карпий вовсе не был обижен или удивлен жадностью свата: дело житейское – всякому

хочется урвать с ближнего, что можно. Он вовсе не имел в виду прерывать переговоров и хотел

только поторговаться.

Они закурили трубки, уселись рядом и стали мирно беседовать о посторонних предметах.

Самовар между тем был долит и снова зашумел на столе. Чаепитие возобновилось. Они уже

выпили по двенадцати чашек, но вместительность их желудков, казалось, не имела пределов.

Они принялись за новый самовар с удвоенной энергией и пили упорно, торжественно,

перекатывая глаза от блюдечка, и когда не молчали, то тщательно избегали всего, что касалось

бы занимающего их дела.

Слово было сказано. Хитрить и скрытничать было уже бесполезно. Теперь вся задача

состояла в том, чтобы пересидеть друг друга, как барышники, торгующие лошадь, и не

обнаружить первому признака нетерпения. И вот они сидели, пили, потели и ждали, кто первый

поддастся. Но не поддавался ни тот, ни другой. Охрим сопел, прихлебывал чай, опустошая

чашку за чашкой, и в качестве бывалого человека рассказывал разные разности, а о деле ни гугу,

точно он и думать о нем забыл. Карпий кряхтел, пыхтел, утирался рукавом рубашки и делал вид,

что как нельзя более заинтересован разговором, и тоже о деле ни гугу.

Они могли бы просидеть так до сумерек и разойтись ни с чем и встретиться другой, третий

раз и продолжать то же переливание. Но случайно Охрим выглянул в окошко и заметил, как в

калитку шмыгнула женская фигура. Он подумал в первую минуту, что это Галя. Но фигура

сделала несколько шагов, и он тотчас узнал Ярину.

"Что она тут делает?" – подозрительно подумал Охрим. Он спросил у хозяина, часто ли она

к ним ходит.

– Ярина-то? Да почитай никогда не ходит. А что?

– Да ничего. Она только что вот из вашего дома вышла.

– Бабьи дела! – отвечал Карпий пренебрежительно. – Им бы только посудачить да языком

помолоть.

Но Охрим его не слушал. Вид Ярины раззадорил, его и лишил его обычного самообладания.

– Ну, так как же? – проговорил он, не выдержав роли, хотя он и знал, что каждое слово,

выскочившее из-под его седых усов, обойдется ему по крайней мере в пару волов.

"Пересидел меня, толстый кабан!" – выругался он мысленно.

Но делать было нечего. Слово не воробей: вылетит, не поймаешь.

– Так как же, Карпий Петрович? – чистосердечно повторил Охрим.

– Что ж, я рад, Охрим Моисеич. Да вот приданое того…

– Скажите ж, Карпий Петрович, что вы положите, – доверчиво спросил Охрим.

– Гм, это надо подумать, – отвечал Карпий и, вынув трубку, стал набивать ее табаком.

Охрим тоже закурил.

– Плахту новую, да еще плахту, да третью с голубыми разводами, да безрукавок две,

полотна пять кусков… – Карпий стал подробно перечислять гардероб дочки.

Охрим слушал терпеливо, посасывая трубку и кивая одобрительно головой, хотя оба они

знали, что Карпий говорил сущий вздор: бабий снаряд был собственностью девушки, плодом ее

зимнего труда, и ни отец, ни мать не имели права задержать его.

– Ну а по хозяйству? – почтительно спросил Охрим, когда Карпий, кончивши перечень,

замолчал.

– Пару волов, да корову, да деньгами двадцать пять рублей.

Охрим горестно вздохнул.

– Что ж люди скажут, Карпий Петрович, что вы свою дочку, точно нищую, замуж выдаете,

– проговорил он огорченным голосом.

Карпий крякнул и приосанился.

– Ну, этого про меня не скажут… Я рыжую кобылу прикину. Она к осени с жеребенком

будет. Славная кобыла. Да овец пары две. У меня хорошие овцы.

– Хорошие-то так, да какая же цена овце? Это разве скотина?

Начали торговаться с паузами, с подсиживаниями, пока второй самовар не пришел к концу.

Карпий хотел заказать третий, но Охрим встал и сказал, что ему домой пора.

Карпий не стал его задерживать. Деревенский этикет не позволял кончать такие дела разом.

– Ко мне милости просим, – пригласил его Охрим.

– Благодарю на ласковом слове, кум. А я пока с старухой да с дочкой поговорю. Нужно

дело по-божески.

Это был предлог, дававший возможность оттягивать и торговаться. Карпий не допускал и

мысли, что кто-нибудь осмелится перечить его воле.

– Так, так, – соглашался Охрим. – Нельзя теперь без этого. Это прежде так было: что

старший прикажет, тому так и быть. А теперь молодые все хотят по-своему.

– Ну, моя не такая, – Карпий вступился.

– Знаю, а все не говорите. Молода она. А тут разные люди. Долго ли девке голову скрутить?

– Что ты врешь, кум? Какие такие люди? Кто ей голову крутит? – вскинулся на него

Карпий.

Охрим подошел к нему ближе.

– Не гневайтесь, кум, я вам по-родственному. Есть тут штундарь, Павел маковеевский,

знаете небось? Так вот, вы спросите-ка, зачем Ярина к вашим бегает, да и Галя не к нему ли

теперь ушла?

Карпий опешил и потерял разом весь апломб.

– Девке вольно с кем хочет дружбу водить, хоть с штундарями. А насчет чего – дочка моя…

– Что вы, что вы, кум, точно я не знаю, – перебил его Охрим. – А все-таки им воли много

давать не след.

– Авдотья! – крикнул Карпий таким голосом, что старуха точно угорелая вбежала в

горницу.