Штурм Берлина. Воспоминания, письма, дневники участников боев за Берлин

Не суждено было этому пламенному патриоту торжествовать с нами в праздник Победы. Образ этого беззаветного героя навсегда останется в памяти у всех нас, свидетелей его подвига.

МАЙОР В. ЕРМУРАТСКИЙ Один день

Желтовато-бурая пыль висит в воздухе. Небо застилает дым от горящих зданий. Мы с майором Черновым пробираемся по улицам Берлина в полк полковника Лобко.

Я доволен, что попаду к Лобко. Мы познакомились с ним еще в 1943 году на Кубани, во время ожесточённых боёв. Я хорошо помню Лобко как стойкого и храброго офицера, помню, как любили его подчинённые. В соединении мне сказали, что Лобко уже в течение нескольких суток не выходит из боя. От КП, где нас напутствовали, до полка расстояние необычно короткое – всего каких-нибудь 200-250 метров. Но это, если бы можно было итти напрямик. Здесь же, в Берлине, где улицы насквозь простреливаются, приходится петлять, итти дворами, подвалами, ползти, плотно прижимаясь к стенам домов. По пути мы то и дело натыкаемся на десятки переплетённых проводов разного цвета, красноречиво свидетельствующих, как здорово насыщен участок нашими войсками и техникой. Да и вообще "ландшафт" мог только веселить сердце. Куда ни взглянешь – всюду наши самоходные орудия, танки "ИС", столь вдохновляюще действующие своим "пламенным авторитетом" на наших славных пехотинцев, да и вообще на всех нас.

Радость от изобилия техники несколько смягчает все неудобства нашего путешествия. Мы идём, спотыкаясь о кирпичи, перепрыгивая через железные балки, – впереди связной Гребенюк, позади майор Чернов.

Я чувствую по доносящемуся до меня пыхтению, что Чернову с его грузной комплекцией туговато приходится.

Уже совсем близко от цели Гребенюк вдруг приостанавливается:

– Товарищ майор, эту улицу надо как-нибудь побыстрее пробежать. Вот ив того углового дома "он" все время стреляет.

Только мы успели прижаться к какой-то груде кирпичей, перемахнув одним духом улицу, как увидели брызги пыли, отлетевшие от стены. Это предназначавшиеся для нас пули ударились об стену. Благодетельная стена, спасшая нас от пули, оказалась глухой – дальше пути не было. Лишь у самого её основания чуть виднелось отверстие. Гребенюк проворно влезает в дыру, – видно, он уже не раз это проделывал. Я вижу, что лицо майора вытягивается. И действительно, как втиснуть ему свой мощный корпус в эту нору? Но я делаю вид, что всё в порядке.

– Ну, лезь скорее, – тороплю я Чернова.

– Нет, я уже как-нибудь проберусь улицей, а то ведь застряну.

– Да ты попробуй.

Чернов машет безнадёжно рукой, но всё же покорно ложится и каким-то образом втискивает плечи в дыру и затем действительно застревает. С большим трудом Гребенюк его вытаскивает за портупею.

– Ну, вот я тебе говорил, что застряну, – всё еще не веря, что уже пролез, ворчит Чернов, недовольно поглядывая на оторванный погон и желто-бурые от пыли брюки и гимнастёрку.

Лобко расположился со своим КП в подвале большой типографии.

Мы застали полковника Лобко склонившимся над планом Берлина. Рядом с ним примостился командир подразделения, приданного для усиления. Несмотря на толстые стены, выстрелы были хорошо слышны. На всех участках шли жаркие бои. Я знал, что всего лишь метрах в двадцати стрелки капитана Левицкого осаждают один дом. В углу подвала сидит у телефона замечательная девушка Аня Комарова. Учительница начальной школы, она пошла на фронт бойцом-телефонистом в тяжёлое для нашей Родины время. В горах Кавказа, на Днепре, на Днестре во время тяжких боёв она сутками не отходила от аппарата, и сквозь гул артиллерийской канонады и разрывы бомб слышался её ровный голос, передающий приказания или проверяющий других телефонистов. И здесь, в центре Берлина, она так же спокойно и точно выполняет свои обязанности. Я слышу, как она передаёт по телефону приказ командира линейного взвода о прокладке обходного провода. Повидимому, ей ответили, что провод там трудно проложить, потому что Аня насупила брови и резко сказала:

– А перебьют эту линию, тогда без связи сидеть будем? Командир взвода приказал немедленно проложить обходной провод, я передаю его приказ.

По тому как Лобко в разговоре несколько растягивал слова, я понял, что он чертовски устал. После тяжелой контузии, полученной Лобко еще на Кубани, он, когда уставал, начинал заикаться. Речь шла о большом железобетонном здании. Там, очевидно, засели отборные части противника, которые отчаянно защищались. На долю Лобко досталось несколько таких зданий, где размещались центральные правительственные учреждения.

– Так вот, – продолжал Лобко, – дунь, голубчик, и твоего огоньку. Приведены в действие все виды огня. Вскоре из осаждённого дома стали выскакивать немецкие офицеры и солдаты с традиционными возгласами: "Гитлер капут!" Я услышал, как один солдат с перевязанной головой возмущённо сказал другому: "Ишь, гады, когда самим капут, тогда и Гитлеру капут, а до сих пор сидели и отстреливались".

…Я в батальоне Левицкого. Агроном по образованию, он с первых же дней войны – на фронте.