Штурм Дюльбера

Эмигранты еще не покинули пределов законопослушной нейтральной Швейцарии, но мысленно они уже неслись к беззаконной России. Сначала возник проект Мартова — ехать домой через Германию, обещав Германии и Австро-Венгрии передать за пропуск через их территорию нужное, может, даже грандиозное число пленных немцев. Совещание, где выступил со своим проектом велеречивый Мартов, было 19 марта — Мартова никто не поддержал. Все полагали, что на родине у власти находятся в большинстве своем политические противники эмигрантов, и не в их интересах выменивать себе врагов, вступая в сомнительные отношения с другими врагами.

Лишь Ленин поддержал эту идею — сначала безуспешно, на собрании, потом у Мартова дома, где пытался влить в него уверенность. Но тот уже потерял кураж — через всю Германию ехать было страшно.

Давно уже Ленин не был столь энергичен и боевит. За двое суток он побывал у всех мало-мальски достойных внимания эмигрантов, встретился с деятелями немецкими и швейцарскими — отыскал Платтена и Гримма — и даже добился негласного постановления эмигрантской группы уполномочить Гримма на переговоры со швейцарским правительством.

Швейцарское правительство не пожелало вести переговоры, потому что не видело в них никакого смысла. Парвус подключил вездесущего Ганевского — тот начал нажимать кнопки в Берлине. Его люди дошли до Генерального штаба: неужели не ясно, что прибытие в Россию группы влиятельных пацифистов, противников войны и врагов престола, еще более нарушит баланс сил в России и толкнет ее к поискам выхода из войны, а может, и капитуляции? Так что когда Фриц Платтен начал переговоры с германским посольством в Швейцарии, то уже имелись негласные инструкции способствовать переговорам, однако не было инструкций принимать решения. Решения будет принимать Берлин. Там еще оставались сомневающиеся, и чем выше, тем больше, — в провозе русских пацифистов через Германию было нечто постыдное, до чего не опускаются тевтонские рыцари. Кронпринц полагал, что воевать надо честно, а не засылая в тыл противника чуму или бунтовщиков, готовых на любую сделку ради того, чтобы прорваться к власти. Кронпринц не любил революционеров, даже в тех случаях, когда их можно было использовать в интересах державы. Кайзер, занятый проблемами более важными, не был поставлен о переговорах в известность.

Переговоры тянулись до конца марта. Ленин потерял терпение.

Утром в пятницу произошел разговор с Надеждой Константиновной.

Владимир Ильич буквально ворвался на кухню, где Крупская жарила омлет.

— Все! — воскликнул он с порога, терзая в крепкой руке смятую газету. — Больше терпеть нельзя ни часу — промедление смерти подобно! Надюша, пойми, они укрепляют свои позиции. Не сегодня-завтра эсеры раздадут крестьянам землю и полностью одурачат пролетариат. Где мы тогда будем? На задворках истории?

— Но ты же знаешь, Володя, — ответила Надежда Константиновна, — что тебе нельзя волноваться.

— Я больше волнуюсь от безделья! Мы должны ехать. Ехать!

— Фриц сказал, что со дня на день он ждет решения из Берлина.

— Фриц может и не дождаться. Его-то ничего не торопит.

— И что же делать? — Надежда сняла сковородку с плиты.

— Я знаю. Надо достать паспорт шведа. Или норвежца. Да, лучше всего норвежца. Никто не знает норвежского языка…

— Володя, ты руки вымыл? Ты же с улицы пришел.

— Иду, иду…

Ленин бросил газеты на стол и кинулся в туалет к умывальнику.

— Наденька! — донесся оттуда его голос. — Наденька, ты не знаешь, у исландцев есть заграничные паспорта или они ездят по датским?

— Иди в комнату. Я ничего не слышу.

За столом Владимир Ильич разъяснил жене свой план:

— Первое — мы достаем паспорт. Норвежца или шведа. И по этому паспорту мы едем через Германию.

— И как только к тебе кто-то обращается по-шведски, все проваливается, — сказала Надежда Константиновна. — Омлет не соленый?

— Чудесно, чудесно. Тогда это будет глухонемой швед. Да! Великолепно, — Ленин бросил вилку, вскочил и подошел к окну. — Это будет глухонемой швед или даже глухонемой норвежец. Тебе приходилось встречать глухонемого норвежца?

— Володя, не волнуйся, — сказала Крупская. — Садись за стол. Омлет остынет.

— Господи! — Ленин опустился на стул, руки бессильно упали на скатерть. — Сколько лет я ждал этого момента, я положил жизнь ради того, чтобы приблизить его, и, смею тебе сказать, без моей деятельности эта революция могла бы произойти на десять лет позже или не произойти совсем.

— Я это знаю лучше всех, — печально ответила Крупская.

— Да, милая. — Владимир Ильич протянул руку через стол и дотронулся до пальцев жены. — Я знаю и потому именно с тобой могу поделиться своей тревогой. Если я не попаду в Россию в течение двух недель, мое место займут другие люди.

— Другие люди в партии? — спросила Надежда Константиновна. — У тебя в партии нет соперников.

— Я не хуже тебя это знаю. Но при благоприятных обстоятельствах и в мое отсутствие некоторые постараются стать моими соперниками, претендовать на место наверху и, может быть, оттеснить меня.

— Лев Давыдович?