Штурм Дюльбера

Шоссе вилось вдоль моря, и далеко-далеко видна была нестройная колонна людей.

— Это кто? — спросил Коля.

— Подкрепление Советам идет, — сказал он. — Сюда бы да хорошую роту — разогнали бы вмиг. А то твои контрразведчики только людей лупить и водяру пить умеют.

— Я не из контрразведки, — сказал Коля.

Пуля ударила в раму окна, отколола кусок дерева, и он вонзился Коле в рукав, чуть уколов руку.

— Осторожнее, — сказал матрос. — Нам ведь все равно — от Баренца ты или из экипажа. Живи и дай пожить другим.

Он осторожно выглянул из-за рамы и сказал:

— Пошли! Опять пошли!

И, как бы услышав его, от сторожки ударил пулемет.

Сверху было отлично видно, как перебегают, приближаясь к воротам, нападающие, такие маленькие сверху. Коля пытался разглядеть среди них Мученика.

— Вот где надо пулемет ставить! — сказал Коля. — Отсюда!

— Отсюда трудно попасть — далеко, — ответил матрос. — Только если к дому подберутся.

Впрочем, поздно было тащить сюда пулемет, даже если бы был лишний. Пока дотащишь — они уже добегут до дворца.

— Что же они делают? — спросил Коля. — Почему их не остановят?

— А ты что, не видишь, что их сверху с горы огнем поддерживают? — ответил матрос. — Нашим не высунуться.

Солдаты, что лежали у пулемета — а Коля уже воспринимал этот пулемет как собственность, как источник своего подвига, — вдруг вскочили и побежали, бросив его.

— Ну куда же, мать вашу! — Коля высунулся из окошка, начал грозить кулаком. Но солдаты не слышали его, они бежали ко дворцу, потом один из них упал и остался лежать на дорожке, а второй спрятался в кустах. Другие солдаты, что таились в зелени, тоже поднимались и отбегали к строениям. Некоторые падали.

Коля понял, что ему надо бежать вниз, потому что, кроме него, некому остановить бегство. И как только он сделал шаг от окошка, ему стало очень больно в правой руке, ниже локтя, словно ее пронзили раскаленным железным штырем — так больно, что Коля даже закричал, садясь, скрюченный, на пол.

— Задел, да? — спросил матрос. Но почему-то, не дожидаясь ответа, он пошел к двери и исчез, но Коле было так больно, даже тошнило, что он не обратил внимания на бегство матроса.

Пальцам левой руки, которая держала за локоть правую, стало очень мокро и горячо, будто он помочился на эти пальцы. И Коля понял, а потом увидел, что это кровь, и ее было очень много. Коля никогда еще не видел столько человеческой крови сразу — даже на войне, которая раньше обходила его стороной. Но это была его кровь, и надо было что-то делать, иначе вся кровь вытечет. Надо перевязать руку — но как это сделаешь, если так больно и одна рука не действует…

Слабость была ужасная. Коля постарался встать, но ноги его не держали, он пытался говорить с ними, как с живыми, — он стал уговаривать их: если ноги не поднимут его тело, то оно останется здесь лежать, пока не придет эмиссар Мученик в «пикельхельме», чтобы убить Колю.

И вдруг понимание возможности смерти обрушилось на Колю первозданным ужасом — ничего подобного ему не приходилось в жизни испытывать. Даже когда умирала мать и он увидел тот момент, что отделял ее жизнь от смерти, и был тот момент обыденным и неинтересным, он не испытал понимания, что смерть существует и она всегда рядом. И он понял, что нет ничего особенно удивительного и даже трагического для всех остальных людей в том, что здесь, на чердаке, будет валяться труп красивого молодого человека, лейтенанта Черноморского флота, который лишь начинал жить и делать свою карьеру, который не успел по-настоящему полюбить и испытать счастье…

Думая так и то смиряясь с неизбежностью смерти, то ужасаясь ее и борясь с ней, Коля медленно продвигался к приоткрытой двери, за которой начиналась крутая лестница вниз.

Он потерял чувство времени и не знал, то ли прошли минуты, то ли час с тех пор, как он был ранен.

Порой он старался утешить себя, повторяя чьи-то слова: «Ранение в руку? Какой пустяк! От этого не погибают», то старался подсчитать, сколько крови находится в человеке и сколько из него вытекает. Как задачка о двух бассейнах…

— На помощь! — закричал Коля. — Спасите!

Снизу раздался невнятный крик, и Коля со всей очевидностью, без сомнения понял — внизу, на первом этаже, уже люди Мученика. А Колчак и Романовы давно ушли, и никто из них не вспомнил о Коле Беккере — или об Андрее Берестове. И Коля даже уловил иронию в том, что забыли они не его, а ту маску, которую он надел, чтобы выжить. И если бы не надел, вернее всего, сейчас коротал бы спокойно время у своей феодосийской пушки…

Звать ли их — или истечь кровью здесь?

Коля понимал, что сейчас должны возникнуть картины его детства, но картины детства не возникали, и в голове только крутились слова, сказанные перед смертью… кажется, сыном Наполеона: «В моей жизни было два достойных упоминания события — я родился и умер».