Штурм Грозного. Анатомия истории терцев

Кабардинская степь, широко раскинувшаяся на необозримом горизонте, загремела шумною, веселою джигитовкою. В джигитовке, в этом живом разгуле гарцующей молодежи, есть для кабардинца что-то поэтическое, увлекающее. Даже те, кому лета и сан не дозволяли принимать участие в общей забаве, громкими восклицаниями выражали сочувствие смелым и ловким джигитам, напоминавшим, быть может, им их собственную бурную, удалую молодость. Старые князья смотрели на это с грустным участием и думали про себя: «Как ни остра стрела, а все же она должна сломиться о твердую скалу». Отцовское сердце старого валия обливалось кровью: он знал, что сын его преступник и что судья его Вельяминов.

Какое мстительное чувство скрытно волновало кровь молодежи, когда перед нею встали грозные валы Нальчика, сверкавшие штыками и жерлами орудий! Веселые крики замолкли, все столпились в кучу и немою массою подвигались вперед. В крепостные ворота впущены были валий, сын его, князья Кантемир Касаев и Росламбек Батоков и с ними три узденя. Зная неукротимый характер Жамболата, Вельяминов приказал приготовить заранее 25 солдат с заряженными ружьями. Жамболата и князей ввели в дом кабардинского суда. Валия с узденями Вельяминов пригласил к себе, чтобы избавить их от возможных опасностей. Между двумя этими домами, стоящими друг против друга на противоположных концах площади, расположился взвод егерей.

Переводчик Соколов, по приказанию Вельяминова, вошел в дом, где были арестованные князья, и сказал, что генерал хочет их видеть, и чтобы они сняли оружие и следовали за ним. Они повиновались. Но едва Жамболат, переступив порог, увидел солдат, как бросился назад в комнату и схватился за оружие. Батоков и Касаев сделали то же, и Соколов вынужден был удалиться. Тогда Вельяминов решил подействовать на Жамболата и склонить его к повиновению путем старого валия.

Необыкновенные обстоятельства свели здесь двух необыкновенных людей, два необыкновенных характера, которые могли возникнуть только в суровом краю и в ту суровую эпоху. Вельяминов принадлежал к редким людям, которые обнаруживаются только при стечении чрезвычайных обстоятельств. От его необыкновенной проницательности ускользало разве только то, чем он пренебрегал. Перед железной силой его воли преклонялось все, исчезали трудности. Он не терял никогда попусту слов, речь его была проста и ясна, повеления коротки. Редко видели его улыбающимся или сердитым. Спокойная осанка и речь, прямая без всяких изворотов, говорили о спокойном и доброжелательном его настроении. Напротив, молчание, привычка выдергивать волос из бакенбарда и сдувать их с ладони – означали противное, и кто был принят Вельяминовым в таком расположении духа, тому не доводилось похвалиться хорошим приемом. Таков был постоянно Вельяминов в своем кабинете, и перед войсками, и в походах через леса и горы, и в самом пылу сражения. Любовь к отдельным лицам поглощалась в нем любовью к отечеству, в обширном смысле этого слова, и чувство долга обладало у него над всем.

Такою же силою воли обладал и старый Кучук. В нем хорошие свойства его народа явились в высокой степени облагороженными. В нем уже перегорел огонь опрометчивой и необузданной юности и уступил место холодному рассудку. Никакая жертва не могла ему казаться великою, когда дело шло об отвращении бедствий от его любимой родины. Он не мстил за смерть своих сыновей и последнего готов был предать заслуженной каре, лишь бы избавить свой народ от гибели.

Вельяминов встретил почтенного валия на пороге комнаты и ласково протянул ему руку:

– Здравствуй, Кучук, – сказал он. – К сожалению, я не могу радоваться свиданию с тобой. И то, что я должен сказать, будет столько же больно слушать тебе, сколько и мне говорить.

Вельяминов молча указал стул возле окна. Оба сели. Кучук исподлобья бросил взгляд на улицу и увидел, что дом, где находится его сын, окружен солдатами. Лицо старого валия осталось неподвижным.

После минутного молчания Вельяминов сказал ему:

– Кучук! Твой сын сделался изменником, он забыл присягу и милости царские, и дружбу Ермолова к тебе, забыл свой долг, честь и как разбойник напал на наши деревни. Он уже арестован. Тебе, как валию и отцу, я поручаю узнать, не найдет он хоть что-нибудь к своему оправданию.

Старик спокойно ответил:

– Виноват ли мой сын, или нет, ты это лучше меня должен знать и судить. Однако прошу: избавь меня от печальной обязанности говорить с ним. Тяжело мне быть исполнителем наказания, а еще тяжелее подвергнуться, если я встречу с его стороны непослушание моей власти. Я знаю гордый, неукротимый нрав своего сына, и могу ожидать этого.

– Я это делаю, – сказал Вельяминов, – из уважения и участия к тебе. Мои средства для достижения цели заключаются в силе. Но сила гнет, ломает, твое средство – любовь, и думаю, что отцовское сердце сумеет покорить упрямство сына. Участь этого сына я и вверяю отцу его.