Штурм Пика Сталина

Мы возвращаемся назад к стоянке нашего каравана, разравниваем ногами камни на площадке и расстилаем рядом наши спальные мешки: Шиянов, Каплан и я. Мы ложимся и засыпаем под тихую беседу караванщиков.

На другое утро наш караван трогается дальше. Тропа идёт по правому краю Бивачного, по откосам окаймляющих его гор.

Мы идём весь день. Мы заболеваем «моренной» болезнью. Нас буквально тошнит от одного вида этого серого хаоса.

Наконец тропа спускается в ложбинку. Справа — высокий вал боковой морены, скрывающий от наших глаз ледник. Слева травянистый склон горы. Ложбинка расширяется, из-за поворота скалы перед нами раскрывается небольшое приветливое озеро и на берегу его — несколько палаток. Это наш второй лагерь, «подгорный», расположенный на высоте 3 900 метров.

Шиянов, ушедший вперёд, разговаривает с каким-то человеком в шекельтонах. Отогнутые голенища шекельтонов, рейтузы раструбами и фетровая шляпа придают этому человеку странное сходство с испанским грандом с картин Веласкеза.

— Иван Георгиевич Волков, — представляется он нам.

Волков прикомандирован к нашему отряду в качестве топографа для съёмки ледников Бивачного и Сталина.

Три красноармейца из Бордобы, работающие с Волковым, — Рынков со странной формы продолговатым черепом и убегающей назад линией лба, толстый, пламенно-рыжий, веснущатыи и бесконечно добродушный Белов и татарин Шибшов, большой, с огромными руками и ногами, комически-серьёзный, — поспешно натягивают штаны, чтобы предстать перед нами в приличном виде.

За ужином завязывается беседа. Иван Георгиевич предаётся воспоминаниям о Москве, мечтательно рассказывает о своей квартирке с окнами, выходящими в парк ЦДКА, о жене, о дочке. Этот домосед и семьянин выбит из колеи непривычной обстановкой экспедиции. И все же он работает, и работает хо — рошо; мы с интересом рассматриваем узор горизонталей на сделанной им карте ледника Бивачного. Его съёмка уже заполнила ряд мёртвых пространств, пропущенных в 1928 году Финстервальдером.

Шиянов устанавливает свой шустёр и незаметно в нём исчезает.

Он мне зачем-то нужен, и я не могу его найти. Я спрашиваю Каплана, не знает ли он, где Шиянов.

— Он, кажется, уже в своём штуцере, — острит Каплан.

Весь следующий день мы проводим в подгорном лагере: надо дать отдых лошадям. Три из них расковались и не могут идти дальше.

Волков с утра уходит на работу. Красноармейцы грузят на себя треногу, линейку, приборы, и вся группа скрывается за валом морены.

Мы остаёмся одни. Принимаем солнечные ванны на поросшем травой склоне горы, моемся в озере, разбираем вещи.

Лошади, наслаждаясь отдыхом, катаются по земле, поднимая облака пыли. Федька солидно стоит в стороне, пощипывает скудную траву и с пренебрежением поглядывает на своих расшалившихся собратьев.

Повар Усумбай печёт на кизяке лепёшки. Этот очень худой человек поразительно похож на оперного Мефистофеля. Но на его «дьявольском» лице играет добродушная улыбка.

Процедура изготовления лепёшек не очень аппетитна: Усумбай то месит тесто, то подкидывает кизяк под казан. Полуготовые лепёшки он ставит «доходить» прямо на навоз.

Все это однако не мешает нам уплетать горячие лепёшки за обе щеки.

На другое утро мы трогаемся в путь. Мы пересекаем поперёк ледник Бивачный и выходим к устью ледника Сталина.

Наконец-то кончается морена. Ледник Сталина вливается в ледник Бивачный грядой сераков. Эти острые белоснежные ледяные пирамиды напоминают ряды зубов в ощеренной пасти гигантской щуки. Между сераками — лабиринт глубоких трещин. Тропа идёт правым берегом ледника. Прямо против нас — розовая стена пика Реввоенсовета. Мы минуем её, проникаем все дальше в грозный мир горных великанов. Слева в ледник Сталина вливается ледник Ворошилова. Слияние двух ледников, двух круто ниспадающих гряд сераков — грандиозно.

Ледопады живут. Бурные ручьи пробивают себе путь между сераками, низвергаются водопадами. Глыбы льда и большие камни с грохотом летят вниз, к подножью ледопадов, к их краям.

Тропа зигзагами поднимается на осыпь по борту глетчера. Камни и галька ползут вниз под копытами лошадей. Измученные лошади берут подъем рывками: несколько быстрых, судорожных шагов и — остановка.

Одна лошадь срывается. Она скользит по осыпи, пытаясь удержаться. Она скользит все быстрее, перевёртывается на спину. Вьюки летят под гору, и за ними катится по склону лошадь.

Высота склона — около 100 метров. Лошадь тяжело шлёпается у подножья ледопада. Мы уверены, что она разбилась насмерть.

Караванщики спускаются, к ней. К нашему удивлению, лошадь поднимает голову, ошалело осматривается. Потом она встаёт на ноги. Караванщики выводят её на тропу и снова спускаются за вьюком.

Лошадь стоит спокойно, потом — начинает щипать траву. Мы удивлены хорошим аппетитом животного, только что едва не разбившегося насмерть.

— Чисто нервное, — говорит Шиянов.

Мы идём дальше. Тропа то поднимается вверх, то спускается вниз. На спусках мы отчаянно ругаемся: нам жалко «терять высоту». Мы знаем, что ледниковый лагерь расположен на 4 600 метров , и хотим скорее достигнуть его уровня.