Штурм Рейхстага

— Знаю, — ответил Еремин, — хорошие машины.

Американец улыбнулся и сказал:

— Я раньше не уважал русских. Не знал их. А теперь люблю. Русские молодцы. Я думаю, что без вас мы не смогли бы справиться с фашистами. Англичане воюют очень плохо.

— Мы воевать умеем, — ответил Еремин. — Но по мне лучше мир, чем война.

Американец заулыбался шире.

— Гитлера разобьем, разгромим японцев — и на земле установится вечный мир.

Еремин отрицательно покачал головой.

— Русский не верит в вечный мир? — живо спросил американец.

— Я хочу его, верю в него, только на свете есть очень много злых людей.

— Русский имеет в виду капиталистов?

— Именно капиталистов. Они не оставят нас в покое. Им без войны жизни нет.

— Америка никогда не будет воевать против России. Лично я никогда не подниму оружие против русских, — живо заговорил американец. — Вы богатая страна и мы богатая страна. Будем торговать, будем ездить друг к другу. Хорошо!

Я теперь часто вспоминаю этот разговор. Не думаю, конечно, чтобы простые американцы, вроде этого пленного летчика, хотели воевать против Советского Союза. Но уж очень они терпимы к разным даллесам, маккарти, грюнтерам и другим проповедникам нового военного похода против нашей Родины.

Между прочим, в эти же дни произошел случай, заставивший нас насторожиться и как-то усомниться в искренности наших союзников. Я уже говорил, что наше соединение шло плечом к плечу с Войском Польским. Как-то ночью над нами долго кружил самолет. А утром командир роты старший лейтенант Николаев привел ко мне трех неизвестных в польской форме.

— Сброшены на парашютах ночью, — доложил Николаев. — При задержании оказали сопротивление.

Я их отправил куда следует. Оказалось, что эти трое были агентами эмигрантского польского правительства в Лондоне. Сброшены они были с американского самолета. У них было задание разведать расположение наших частей и вести среди польских солдат антисоветскую пропаганду. Они должны были, в частности, говорить, что скоро на побережье высадятся англо-американские войска, поэтому надо возвращаться домой и ждать клича для войны за освобождение Польши от Советской Армии.

— Кому вы должны были передавать сведения? — спросили агентов.

— Один из нас должен был перейти к немцам, а те доставили бы его в Англию, — ответили они.

— Но ведь гитлеровцы — враги англичан и американцев, — сказали агентам.

— Это ничего, они доставили бы нашего собрата в Англию..

По-моему, в этих кознях и тогда можно было разглядеть грязную руку тех, кто теперь хочет посеять рознь между народами, развязать пожар новой войны.

Что же касается Войска Польского, то оно дралось с врагом очень хорошо. У нас, советских воинов, с польскими солдатами родилась настоящая боевая дружба.

Пока мы шли к берегам Балтийского моря, другие соединения Первого Белорусского фронта победоносно двигались с боями к Одеру. Вскоре и мы получили приказ повернуть к городу Кюстрину и здесь ждать начала новых боевых операций.

На Берлин!

Никто из офицеров нашей стрелковой дивизии никогда не забудет того вечера, когда мы были приглашены в штаб корпуса. К тому времени мы находились уже за Одером, на небольшом плацдарме, отвоеванном у немцев в упорных и кровопролитных боях.

Командир нашего корпуса занимал просторный блиндаж. В нем было светло и очень уютно. До этого я несколько раз встречался с генералом, но сейчас я был поражен его празднично-приподнятым видом и особенно бодрым настроением. Он был в парадном мундире. На большом столе стоял букет свежих подснежников.

— Здравствуйте! — говорил он каждому офицеру и крепко пожимал руку.

— Не иначе, как на Берлин пойдем, — успел мне шепнуть капитан Неустроев.

Я ничего не ответил, но понял, что и праздничный вид генерала и какая-то торжественная обстановка в его блиндаже неспроста.

Когда все командиры батальонов были на месте, генерал посадил рядом с собой полковника Негоду и слегка прерывающимся от волнения голосом сказал:

— Товарищи и боевые друзья! Мне велено сообщить вам, что Верховное Главнокомандование Советской Армии поручило нашему фронту перейти в наступление и взять столицу фашистской Германии — Берлин!

Мы были на военном совещании у старшего начальника. Военный этикет требовал сдержанности, подтянутости, делового внимания. Но можно ли было после этих слов сдержать себя? Как терпеливо ждали мы этой исторической минуты! Разве это не было наградой за все лишения и невзгоды, испытанные нами на тяжелых и длинных дорогах войны!

И мы все разом зааплодировали. Я вспомнил в эти минуты капитана Иванникова, смерть учителя Сатюкова, вспомнил всех, кто шел рядом со мной в бой за освобождение родной земли и кто ради этого пожертвовал своей жизнью. Сердце у меня билось учащенно. У многих на глазах навернулись слезы. Наверное, не я один подумал о погибших товарищах.

А генерал продолжал: