Штурман

На невысоком, располневшем за последние годы Алеянце женщины никогда не задерживали взгляда, предпочитая краснолицему усатому коротышке кого угодно другого, поэтому занимаемый им пост был и тут весьма кстати: верные холуи заботились о том, чтобы поток миловидных дамочек к нему не прекращался, немало не беспокоясь при этом моральной стороной столь щепетильного дела. Да и сам он расхрабрился, почувствовал силушку, и не стеснялся уж более говорить красоткам скабрезности, вербуя их во взвод своих любовниц. Одну из них он даже поселил в том доме, куда въехал сам, ловко обосновав перед жилищной комиссией необходимость выделить целую квартиру двукратной матери. Девочки-дочки этой особы – Ксюша да Наденька – целыми днями резвятся теперь во дворе, напоминая Аглае о ее позоре. Наверное, она жутко ревновала бы, если бы испытывала к Алеянцу хоть какое-то человеческое чувство, но была спасена от этого тем, что он – напоминающий краба самодовольный болван – ничего, кроме брезгливости, в ней не вызывал. Я не стал спрашивать Аглаю, какие мотивы подвигли ее на замужество с этим типом, раз уж он такой отвратительный – мне и так все было ясно. Свободолюбивая красавица просто презрела родительский дом, работу в стайке да коровьи лепешки под ногами и использовала первую же подвернувшуюся возможность перебраться в город, наслушавшись банальных, заезженных увещеваний деревенских бабок навроде «стерпится – слюбится». Такие рассуждения мне отлично знакомы – и в моем времени недалекие колхозные шлюшки-простушки, возомнив себя богинями, целыми пачками отправляются «покорять столицу», большей частью оказываясь именно там, чего и достойны – на пятачке перед входом в вокзал, именуемом в народе шалавой…

Незавидная эта судьба, однако же, миновала Аглаю, вместо дешевой проститутки вылепив из нее Товарку Алеянц – особу важную и чрезвычайно заносчивую, как и все выходцы из «низов». Она и не думала устраивать мужу скандалы по поводу его справляемой на стороне похоти, а жила в свое удовольствие, радуясь, что не надо доить и провожать в стадо коров, а вечерами штопать пропахшую потом трухлявую одежду супруга.

Примерно год назад у партийного деятеля появились первые признаки психического недомогания: он начал утверждать, что кто-то якобы следит за ним, не спуская с него глаз и ловко прячась всякий раз, когда Алеянц пытается его застукать. Днем и ночью чувствовал первый секретарь горкома незримое вражеское присутствие и «склонялся к мысли, что речь идет об иностранных интервентах, пытающихся всеми силами навредить лучезарной Советской Власти». Он увеличил штат личной охраны и никогда не расставался с пистолетом. Свой именной браунинг он считал пригодным лишь для стрельбы по воронам и потому вооружился более массивным крупнокалиберным «Смит-Вессоном», который теперь постоянно болтался у него под брюхом.

Всякий раз, когда Алеянц выходил из дома или здания горкома партии, водитель обязан был открывать багажник и все двери автомобиля, демонстрируя параноику, что никто не укрылся внутри с целью напасть на него. Он запирал теперь в сейф даже газеты и часы, дабы английские шпионы не узнали последних новостей и местного времени, а карманы своего пиджака велел наглухо зашить, чтобы ненароком не забыть в них чего важного. На вопрос, почему шпионы должны быть именно английскими, он без малейших признаков логики ответил: «Потому что я ихнего англицкого языка не ведаю», из чего можно было сделать вывод, что языки всех остальных подозреваемых в шпионаже стран – а значит, всего мира – он ведает. А как-то ночью он вдруг вскочил с постели и бросился к входной двери, словно ему скипидару влили в известное место. Там он замер и битых полчаса напряженно прислушивался, уверенный, что на лестничной площадке притаились недоброжелатели. Просто открыть дверь и посмотреть он не решился.

«Совсем сбрендил, заморыш», – подумала тогда Аглая и укрылась с головой одеялом, чтобы быть как можно дальше от бесноватого супруга и не слышать его возни. Впрочем, когда она увидела в своей спальне меня, то первой ее мыслью было, что муж-то вовсе и не сумасшедший, и его враги перешли к более активным действиям. Тогда она проверила меня с помощью простой уловки, и я попался, как мог попасться только иностранный интервент. Тогда ей не пришло в голову, что шпион-то как раз и знал бы все нюансы советской политики и не опростоволосился бы.

Мужу она, однако же, ничего не сказала. Поступи она так, и меня, должно быть, уже не было бы в живых. Я был очень благодарен за это моей собеседнице, хотя и не исключал, что товарка Алеянц просто лжет мне, показывая себя в выгодном свете. Аглая не сомневалась, что ее супруга сразила некая «психическая лихорадка» и ничего хорошего его впереди уже не ждет. Иногда ему, впрочем, становилось лучше, и он по нескольку дней не заговаривал о преследовании, но потом все возвращалось, и мучения Аглаи продолжались. Потому-то она и приехала к родителям в деревню, чтобы хоть на несколько недель обрести покой.