Штурман

– Это хорошо, – врачица не заметила сарказма, однако скорее из отсутствия всякого интереса, чем по недоумию. – Как мочитеся?

О, Бог мой! Да есть ли в мозгах этой образины хоть что-то кроме этого! По употребленному ею окончанию «ся» я заподозрил в ней малограмотность, что давало мне шанс. К тому же, у меня зародилась кой-какая идея.

– Ой, Вы знаете, Полина Владимировна, очень хорошо, но…

– Что – но? – она сверлила меня глазами и уже начинала злиться за то, что я задерживаю ее всякими глупостями.

– Да вот, после услышанного вчера – я о Ваших методиках самолечения – я понял, что всю жизнь необдуманно разбрасывался столь ценным продуктом, как моча, вместо того, чтобы применять его для оздоровления и, как Вы вчера сказали, профилактики. Ведь профилактика не менее важна, чем лечение, не так ли? Но ведь, позвольте, как можно достичь хороших результатов, не имея никакого понятия о технике лечения? Вот вы… Неужели вы сами придумали все это?

Все! Сейчас мне крышка. Не разгадать столь открытого издевательства мог только умственно отсталый человек. Сейчас она, конечно, разорется и прикажет выпороть меня розгами и сослать на каторгу, или что тут у них принято… Ну, почему я не могу держать язык за зубами?

Однако Полина Владимировна не разоралась и даже не плюнула в меня сквозь решетку. Видимо, она и в самом деле была умственно отсталой и врачебный диплом получила в подарок от рабоче-крестьянской власти, потому что глаза ее вдруг потеплели, на дне их загорелся огонек и даже как будто легкая улыбка тронула ее омытые мочой уста.

– Вот! Вот, я говорила! – взглядом триумфатора посмотрела она на замершую чуть в стороне бабку-коридорную. – Я говорила, что человек мыслящий рано или поздно приходит к тому, чтобы помириться с природой и жить с ней в согласии! Говорила, а, Герасимовна?

Бабка, названная Герасимовной, поспешно закивала, но в испуганном взгляде ее явственно читалось желание видеть докторшу по другую сторону отделяющей их от меня решетки. Приободренный начальным успехом, я бросился в атаку:

– Полина Владимировна, голубушка, не расскажете ли мне поподробнее про это, не просветите ли? Глядишь, и я сумею жить в согласии с природой!

Я был сам себе противен. Безобразное слово «голубушка», почему-то всплывшее в памяти, жгло язык, а уж при мысли о том, как могут выглядеть семинары по уринотерапии у Полины Владимировны, мне и вовсе стало плохо. Надо держаться в рамках!

– Подумать только, Герасимовна! Они доставили его сюда как психбольного! Безобразие! Ни разобраться не могут, ни цветок от дерьма отличить!

Видимо, о последней упомянутой ею субстанции докторша была не столь высокого мнения, как о моче, что уже хорошо.

– Вас как звать? – начала она заново наше знакомство. – Кажется, Галактионом?

– Угу.

– А знаете что, Галактион? Давайте сделаем так: я закончу обход пациентов там, внизу, а после Вас приведут ко мне, и мы поговорим. Сдается мне, что нет у вас никакого душевного заболевания.

Понятно. Все не так просто, как я себе вообразил. Выпускать меня сию же секунду на все четыре стороны никто, похоже, не собирается. Ну, да ладно. Главное сейчас, втереться в доверие к чокнутой мегере. А там посмотрим. Вслух же я сказал:

– Очень хорошо, Полина Владимировна, спасибо Вам большое! Ну, а я пока с соседом пообщаюсь, чтобы время быстрее шло. Надеюсь, что он скоро проснется, – я обернулся и посмотрел на все так же лежащего в своей постели «коллегу».

– Что? – нахмурила брови женщина. – Ах, это… Да нет, он не проснется. Он вчера умер после обеда, а отвезти в морг было не на чем, вот и оставили здесь лежать до оказии. Да Вы не переживайте, он не от чахотки. Так что-то… Ну, не скучайте, я Вас приглашу.

Этими словами Полина Владимировна закончила нашу беседу и отошла от решетки. Ошарашенный, я еще секунд двадцать слышал цокот ее каблуков, сопровождаемый все тем же шорканьем тапочек старой Герасимовны.

Глава 16 Побег

Когда-то, в начале девяностых, в руки мне попала заметка, или, точнее сказать, послание некоего сеньора Аннучи, путешественника и естествоиспытателя, большую часть своей жизни проведшего на западных островах Океании, где он изучал взаимодействие культур аборигенов. Мне неизвестно, какие открытия он сделал в этой области и сделал ли вообще, так же как не знаю я, сумел ли он вернуться оттуда живым, но дневниковые записки отважного итальянца имеют, бесспорно, огромную если не научную, то историческую ценность.