Штурман дальнего плавания

Солдаты остановились, не дойдя двух метров до толпы моряков.

Переводчик, бледный, прерывающимся от волнения голосом объявил:

— Немедленно разойтись! Если через десять минут отобранные лица не будут готовы и нам попытаются мешать, откроем огонь. Не забывайте: вы в плену.

— Не увозите товарищей! Пусть допрашивают здесь!

— Они скоро вернутся. Я вам обещаю.

— Ложь! Не отдадим.

Лицо коменданта налилось кровью:

— Raus! Forw"arts! [24]

Солдаты бросились в толпу и прикладами стали загонять моряков в барак. Гестаповцы окружили отобранных. Скоро на дворе, кроме них, никого не осталось.

— Собирайте вещи, и быстро, — скомандовал переводчик.

Микешин и Чумаков сидели в бараке, когда солдат привел туда Виталия Дмитриевича. Дрозд открыл чемодан, взял полотенце, туалетные принадлежности, смену белья, табак и трубку. Собирал он все это молча, думая о чем-то своем. Глаза его сощурились, лоб пересекли глубокие морщины. Он не видел окружающих, и никто не хотел его тревожить.

Неожиданно он повернулся к Микешину, улыбнулся такой теплой отеческой улыбкой, какая редко появлялась на его лице, и негромко проговорил:

— Вот и все, друзья. Время на исходе. Игорь Петрович, Константин, на вас оставляю команду. Держите ее в целости. Помните, что вы старшие здесь. На вас будут смотреть. Будьте стойкими. Всегда помните, что вы представляете великий народ. За меня не беспокойтесь. Прощайте. Ну…

Дрозд привлек к себе Микешина, потом Чумакова и вместе с рукопожатием крепко поцеловал.

— Вы скоро вернетесь, обязательно вернетесь, Виталий Дмитриевич. Я говорю «до свидания», а не «прощайте».

Солдат нетерпеливо поглядывал на прощающихся.

— Пойдемте, — сказал Дрозд ему по-немецки.

Все пошли к выходу, но Микешина и Чумакова из барака не выпустили стоявшие у дверей солдаты. Дрозд обернулся к Чумакову:

— Константин Илларионович, на тебе ответственность.

— Знаю. Ни о чем не беспокойтесь.

Моряков рассадили по автомобилям, ворота распахнулись, и машины мягко тронулись с места. Из окон и дверей бараков моряки кричали:

— Возвращайтесь скорее! Ждем вас…

Лагерь охватило гнетущее чувство.

Микешин подошел к Горностаеву:

— Неужели так все и будем терпеть, Павел Дмитриевич? Эдак они нас по одному угробят.

— Подождите, Игорь Петрович. Война только началась! Для действия нужно знать обстановку.

Моряки собирались кучками.

— Когда же нас отправят, черт бы их побрал? Жрать не дают, а держат! — причитал третий штурман с «Крамского». Он очень страдал от голода и был нервозен больше, чем остальные.

— Отправят. Скоро отправят. В Турции поешь, — попробовал пошутить Александров.

Но штурман обозлился и закричал:

— Дурак! Пока ты будешь надеяться, что тебя отправят в Союз, ты здесь сдохнешь от голода или тебя замучают в гестапо.

— Не паникуй, — сердито проговорил подошедший Кириченко. — Никому ты не нужен. А есть всем одинаково дают. Может быть, тебе отбивную котлетку с косточкой у коменданта спросить, а?

— Я не могу есть этот ревеневый суп, меня тошнит от него, понимаешь? — плачущим голосом сказал штурман.

— Ничего, не умрешь, — засмеялся Костя…

Разговоры о том, что немцы обманут и обмен не состоится, вспыхивали то в одной группе, то в другой. Хорошее настроение, которое владело всеми с утра, исчезло. Спать ложились уже молча.

Ночью Микешин долго не мог заснуть. Рядом ворочался Чумаков. Кто-то скрипел зубами и бормотал во сне, тяжело вздыхая. Игорь думал о капитане. Зачем его увезли в гестапо? Теперь он, Микешин, несет ответственность за людей «Тифлиса». Что-то надо сказать им, подбодрить, вселить надежду в будущее.

— Ты спишь, Константин Илларионович? — тихо окликнул он Чумакова.

— Нет, — коротко отозвался замполит.

— Слушай. Мне кажется, надо поговорить с ребятами. Пусть не вешают головы. Ты веришь в то, что нас отправят домой? После сегодняшнего кое-кто забеспокоился.

— Вообще должны отправить. Но кто их знает. Увидим. Эх, если бы отправили! — мечтательно прошептал Чумаков. — У тебя есть папиросы?

Игорь пошарил под матрацем и в темноте протянул пачку Чумакову. Вспыхнула спичка, на несколько секунд осветила деревянные стены барака и погасла. Рядом тлела красная точка зажженной папиросы.

— Давай спать, Игорь Петрович. Утро вечера мудренее.

В бараке снова воцарилась тишина, но ни Чумаков, ни Микешин не спали. За окном стояла теплая ночь. Где-то неподалеку щелкал соловей. Изредка раздавались пароходные свистки. И они снова навеяли воспоминания о прошлом.

В сущности, каким же Игорь был счастливым человеком! И как не умел ценить свое счастье! Иногда он бывал недоволен чем-нибудь. А теперь это казалось таким мелким, глупым… Теперь, когда Игорь мог издалека, со стороны, посмотреть на свою довоенную жизнь, он не мог сделать иного вывода…

Гитлеровцы лишили его всего. Война! И снова поднималась волна ненависти.

Микешин думал уже о том, как должен быть наказан Гитлер… Проклятое бессилие!..

За окном протопали солдаты. Сменялся караул.

6

…Машина остановилась у красивого дома, облицованного розовым гранитом.

— Выходите, капитан, и вы тоже, — сказал гестаповец Дрозду и Бойко, которых везли в одной машине.