Штурманок прокладывает курс

Секретарь фон Ригера проводил меня в комнату без окон. Резкий белый свет падал с потолка. Вдоль стен на железных стеллажах стояли, как каторжники в строю, толстенные серые тома. На корешках — черные надписи: «Бухенвальд», «Аушвитц», «Дахау», «Заксенхаузен», «Нойенгамме», «Равенсбрюк»... Вся Европа расплющена могильными плитами этих томов. И в каждом — бесконечные столбцы фамилий. Перед многими стояла отметка: «GEST». Я знал, что это значит. Повешены, расстреляны, заморожены, удушены газом, истреблены голодом, сожжены электрическим током. Русские, французы, голландцы, поляки, немцы...

Мне приказано было отобрать моряков. Нужны офицеры среднего ранга, желательно с Черноморского флота. Зачем?

Несколько дней я сидел над этими томами. Отобрать моряков было не просто. Не у всех фамилий обозначен род службы. Кроме того, я знал, что многие скрывают в плену свое имя и специальность. И все-таки я искал знакомые фамилии. К концу недели набралось пять или шесть. Может быть, однофамильцы?.. Полки и дивизии мертвецов проходили передо мной, и не было им конца.

— Корветен-капитан Вегнер! К шефу!

Войдя в кабинет, я застал там Динглингера и услышал последние слова фон Ригера:

— ...между пятнадцатым и восемнадцатым ноября или раньше. Не загружайтесь другими делами.

Я подумал: это по поводу Ирана. Теперь известно, когда он едет. Но зачем?

Ригер сразу обратился ко мне:

— Взгляните на карту, Вегнер. Девятого октября мы оставили Таманский полуостров. Русские стоят у Керченского пролива. Дальше — Крым. Теперь сыграет важную роль русский флот. К сожалению, мы всегда недооценивали его. — Шеф отдышался, вытер испарину со лба. — Вам, Вегнер, поручается заброска в тыл Черноморского флота группы диверсантов. Для операции нужны один-два моряка, абсолютно надежные, но и не подозрительные для русских. Операция должна быть проведена эффективнее, чем это делал обычно абвер.

Теперь было понятно, зачем потребовались моряки. Я снова отправился изучать списки концлагерей. К вечеру от усталости фамилии начали сливаться в одну непрерывную полосу: «Шебунин, Шевардин, Шевцов, Шевченко, Шевчук, Шейкин, Шелагуров, Шеманский, Шенгелия...»

«...Шенгелия, Шеманский, Шелагуров...» Нет! Не опечатка, не однофамилец. Именно его фамилию, не отдавая себе отчета, я искал и боялся найти все эти дни. Я увидел его таким, как в первый раз, в коридоре Севастопольского училища. Его блестящие черные глаза и крутой чуб. Белоснежный в голубизну китель. Его темные руки. «Шелагуров А. Н., капитан-лейтенант. Черноморский флот». И нет в начале строчки отметки «умер»! А на корешке переплета надпись: «Нойенгамме». Как же добыть его оттуда? Как сдержаться, не показать своего интереса именно к этой фамилии, к одному из тысяч и тысяч хефтлингов, которого я должен спасти.

4

На следующий день мы снова поехали с косым Францем на допрос. В машине он спросил:

— Все-таки будешь стрелять по рюмкам?

— Буду.

— Конечно, — загоготал он, изгибая шею, чтобы заглянуть мне в глаза, — если не будешь, гордость Готфрида пострадает.

Я подумал: пытать человека электрическим током, с их точки зрения, вполне достойное занятие. А не выполнить идиотский пьяный договор — бесчестие.

— Только тебе придется долго ждать, — продолжал Косой, — Готфрид уедет через две недели, а когда вернется — неизвестно.

Мы приехали в отделение службы безопасности района Бюлау. Подследственных обвиняли в сборе военной информации. Рабочего с завода «Пентакон»[106] допрашивали уже больше суток подряд. Следователь уступил место Косому. Я сел рядом.

Подследственный отрицал все: «Ничего не слышал ни о каких прицелах для танков, никому ничего не передавал». Он был уже настолько слаб, что взбадривающие уколы не помогали.

— Включайте ток! — приказал Косой.

Я шепнул ему:

— Погоди, меня тошнит от горелого мяса. В деле говорится, что подследственный передал пакет какому-то Пансимо, не подозревая, что он осведомитель гестапо. Где этот тип? Давай очную ставку, а то оптик подохнет, и мы вообще ничего не добьемся.

Ввели Пансимо. Чернявый красавчик уселся на стул против меня, подобрав маленькие ножки. Его масляный пробор блестел.

Оптика с «Пентакона» привели в чувство, и, когда этот человек, выдержавший всю программу пыток, увидел Пансимо, он понял, что его предали. Впервые на его глазах показались слезы.

Пансимо бойко перечислял фамилии и адреса, уже значившиеся в деле, добавляя новые детали.

— Это моя обязанность перед рейхом, герр следователь. Я надеюсь, человек, передавший мне чертежи, не выйдет отсюда?

Тихие, гладенькие фразы Пансимо сыпались, как блестящие шарики. А я думал о том, что послезавтра воскресенье. Бауэр должен привести своих детишек глядеться в кривые зеркала...

Пансимо сообщил, что оптики «Пентакона» связаны с рабочими завода пишущих машин «Эрика» и завода «Заксенверк». Солдат-стенограф записывал каждое слово провокатора. Но я и без стенограммы запомнил все, даже застенчивую улыбочку и скользящий взгляд этого тихого доносчика.

Вернулся я домой под утро, но Готфрида еще не было. Неужели уехал? А может быть, где-нибудь заночевал по пьянке?