Штурманок прокладывает курс

И снова я сидел в комнатке, где провел первую ночь в родном городе. Тогда сыновья кузнеца, Юхим и Гриць, работали где-то в деревне. На этот раз я дождался Юхима-младшего. Он быстро понял, что от него требуется, и не стал задавать лишних вопросов.

— Работа не кузнечная, однако горячая. Сделаем. И Гриця возьму на подмогу, если батько его отпустит.

— Отпущу, — сказал кузнец. — Раз пришла на нас крига[77], надо ее всем подрывать, как делал твой батько, пан Пацько!

4

Я часто вспоминал теперь слова отца: «Знать, где проходит линия фронта!» Когда-то она тянулась по плацдарму под Одессой, пересекала курс лидера «Ростов». Потом эта линия проходила только в нашем сознании, и если бы не Степовой, мне не удержать бы своего последнего рубежа. Сейчас я — один из тех, кто должен заменить в строю Степового. Благодаря ему я вышел в родном городе на незаметную для постороннего глаза линию фронта.

Не зря пословица говорит: «Дома стены помогают». Мне помогали не только стены. Люди! Теперь у меня было много друзей. Целый экипаж корабля! Но этот экипаж никогда не собирался по большому сбору. Многие даже не знали друг друга. Люди разных профессий, знакомые мне до войны, и те, кого я встретил в подполье, день за днем, ночь за ночью стояли рядом со мной на боевом рубеже. И среди них — те, кого я раньше никогда не назвал бы бойцами.

С детства я помнил старого доктора Яблонского. Когда я болел воспалением легких, он распахивал окна, весело кричал на маму. Вместе с ним в дом входили свет и какое-то ясное веселье. Теперь, может быть, впервые в жизни он прислушивался не к шороху дыхания в стетоскопе, а к словам пациента, не относящимся к медицине.

В доме доктора мы устроили конспиративную квартиру, Здесь бывал немой носильщик Панько, краснолицый и безбровый. В школьные годы я всегда видел его с фанерным щитом на согнутой спине. В жару и в мороз он шел вразвалку, как под низкой кровлей, с которой смотрели в небо Любовь Орлова, Чарли Чаплин или Чапаев — Бабочкин с Петькой — Кмитом за верным «максимом». Мы, мальчишки, мчались навстречу Панько, чтоб поскорее узнать, чем поразит нас сегодня кино «Ким» — бывшая Вознесенская церковь.

Сейчас Панько по-прежнему таскал афиши, но названия фильмов были незнакомые и ненавистные, как все то, что устраивали оккупанты в своем стремлении симулировать мирную жизнь.

Теперь я узнал, что Панько хотя и нем, но вовсе не глух. Черненко включил его в свою группу, когда восстанавливал организацию после провала. А доктора Яблонского привлек я, вспомнив, с каким доверием и почтением относился к нему отец.

Вскоре после моего посещения кузницы Юхим-младший выполнил задание. Велле конфиденциально сообщил мне, что в окрестностях Южнобугска появились партизаны, которые сожгли почти весь урожай герра Фрауенхайма. Теперь хлеб после уборки нужно немедленно молотить и вывозить.

Черненко не похвалил меня за эту операцию:

— Занимаешься не своим делом!

Мы сидели у доктора Яблонского. Я снял рубашку, чтобы немедленно изобразить пациента, а Черненко, с гаечным ключом, в спецовке, сошел бы за слесаря, ремонтирующего отлив.

Черненко прав. Мелкие диверсии — не мое дело. Но связи нет. Знаю, какие части стоят в окрестностях, сколько в них танков, сколько самолетов на аэродроме. Знаю, какие части прошли на фронт по железной дороге. А связи нет!

— Давай конкретно! — сказал Черненко. — Что предлагаешь?

Давно ушел связной к Веденееву. Потом — другой на поиски партизан, но след Запашного пропал. Летние дожди смыли объявления, где за его голову предлагалось десять тысяч марок. «Южнобузькі вісті» сообщили, что он пойман, но исчезали сельские полицаи, горели стога, а в селе Макаровка партизаны вывезли зерно из амбаров.

Что я мог предложить? Искусство разведчика не только в действии, но и в умении ждать своего часа. Так говорил Степовой.

А на фронте тяжело! В июле немцы взяли Миллерово, Ворошиловград, Ростов. А в августе наши оставили Краснодар и Майкоп. Бои идут на Кавказе, под Сталинградом...

Когда же придет наконец сентябрь и вместе с ним связной от Веденеева! Ночами мне слышался доносящийся за сотни километров орудийный гул. Но это были только отзвуки далеких гроз. Душный август плыл надо мной. Вот снова наступит утро. Надену чесучовый пиджачок и отправлюсь на службу.

«Гутен морген, пан Пацько! Как спалось?» — скажет Велле.

Он до тошнотворности вежлив, до тошнотворности пунктуален. А я стараюсь быть еще вежливее и пунктуальнее.

5

Километров за двадцать от города стоит на высоком каменном пьедестале придорожный крест. Наверно, он постарше тех деревьев, что уже много лет шуршат под его плечами, пористыми от времени. Только вековые дубы с противоположной стороны шоссе накрывают его своими черно-зелеными плащами, когда солнце закатывается за реку.

У этого креста я назначил встречу связному Веденеева, если до конца августа не смогу подать весть о себе. Место было выбрано удачно. Даже если крест свалило разрывом, каменный пьедестал никуда не делся. Связной начертит на нем с восточной стороны два косых крестика углем.