Штурманок прокладывает курс

Козубский посмотрел на меня с удивлением:

— То, молодой человек, не часы. То — время. Оно идет гулко, широко, как паровоз. Маятник, балансир, шестерни...

Он вдруг рассмеялся дробно-дробно и снова закашлялся, выталкивая воздух впалой грудью.

— Вы прислушайтесь! Оно и сейчас идет: ш-шаг — раз! Ш-шаг — два! Ш-шаг — раз...

Может быть, он помешался, этот Козубский, не старый еще человек, с лицом без возраста, как у заключенных в концлагерях?

— А если покрутить корбу, — продолжал он, — будет бой.

— Какой бой?

— Пружина разбита главная, а звоны — на месте. Можно вручную провернуть. Я пробовал раз в грозу.

— Да, жаль, что нельзя посмотреть часы, — сказал я, указывая на замок и печать.

— Почему нельзя? Вы думаете, они запечатали время? Если только не боитесь...

И тут он показал мне, что на одной из магистральных труб со стороны стены укреплены скобы, точно скобтрап на корабле.

Вначале я поднимался легко и быстро, как по боевой тревоге, потом медленнее. Я насчитал сто двадцать пять скоб, отдохнул и полез опять. Все выше, выше, в полной темноте. Наконец уткнулся головой в люк, поднял его. Сразу стало светло. Я находился в странном помещении. Вокруг были зубчатые колеса, рычаги. Свет падал через большие дыры в круглых окнах с четырех сторон. Я понял, что нахожусь внутри часов, а круглые окна — это и есть те светлые лица, что восхищали меня в детстве.

Осторожно выглянул через растерзанный пулеметной очередью циферблат. В теплом золоте сентябрьского вечера подо мной лежал город, и впервые в жизни я увидел подкову реки, всю излучину целиком. В сверкающем ее полукружии — бесчисленные крыши: красные, зеленые, черепичные. Я видел поезд на насыпи и шоссе в двойном обрамлении осенних лип. Я узнавал знакомые улицы, здания, перекрестки. И далеко-далеко за Бугом различил пять тополей старого моего дома.

И тут мне стало ясно, о чем говорил Козубский. Можно расстрелять из пулемета часы, можно расстрелять сто, тысячу, десять тысяч человек, но время расстрелять нельзя. Оно идет, как паровоз, — неудержимо, спокойно, гулко...

Ветер принес из детства старую песенку:

Наш паровоз, вперед лети!
В Коммуне остановка.
Другого нет у нас пути,
В руках у нас винтовка...

Вот именно. Винтовка. Винтовка и время. Больше ничего.

3

Прошел сентябрь — лучший месяц в наших краях, когда солнце греет не жарко, а добрая осенняя зрелость сияет в садах и парках. В это время город бывал полон фруктами, но теперь фрукты то ли не уродились, то ли их меньше привозили. Зато богато уродились каштаны. Эти лакированные драгоценности в зеленых коробочках с шипами всегда привлекали только ребят. Сейчас каштаны собирали взрослые. Несъедобный конский каштан стал пищей. Горькая мука из каштанов была не хуже тех отрубей с опилками, из которых выпекали хлеб для населения. А сельскохозяйственный комиссариат господина Велле ежедневно отправлял в Германию и передавал воинским частям вагоны пшеницы, бочки масла, грузовики мясных туш.

По этим делам мне приходилось бывать в интендантстве. Там я встретил корветен-капитана Вегнера.

Поверх рукавов его морской тужурки, как у бухгалтера, были натянуты нарукавники.

Вегнер обрадовался мне:

— Что ж не заехали ни разу, пан Пацько?

— Да все дела, герр корветен-капитан. А что делает боевой офицер кригсмарине в таком прозаическом учреждении?

Оказалось, медицинская комиссия признала его негодным к строевой службе. Он не стал возвращаться в Германию, где нет ни родных, ни близких знакомых. Остался у сестры и ежедневно ездит сюда на работу. Уже и личное дело переслали в интендантское управление. Видно, просидит тут до конца войны.

— А вы думаете, это будет скоро? — спросил я.

Он пожал плечами:

— Кто знает? Похоже, что так. Русские отступают, а англичане вряд ли предпримут что-нибудь серьезное.

— Пожалуй, — сказал я. — Жаль будет, если вы встретите так бесславно нашу победу.

Он улыбнулся:

— Четверть вашей немецкой крови бурлит сильнее трех четвертей русской. А я уже навоевался предостаточно.

После этого разговора мы еще встречались в интендантстве, но к политическим темам больше не возвращались.

Работа по снабжению армии открывала широкие возможности. Зная дневные нормы солдат, не трудно было установить количество личного состава в частях, размещенных поблизости и проходящих по железной дороге. Столбики цифровых групп улетали в эфир. Дешифровать их могли только в разведцентре. Но скоро я узнал, что к нашим шифровкам прислушиваются не только друзья.

Мне сказал об этом майор Лемп. Я возвращался в город из земхоза по Юго-западному шоссе. Нескончаемым строем шли вековые липы. Их кроны временами перекрывали дорогу, по которой катился мой старенький «фольксваген». И хотя октябрь был теплый, липы пожелтели за одну ночь.