Штурмовики

Отец был инженер-электрик, мать – домохозяйка. В 20 лет, будучи в гостях у сестры в Петербурге, застала войну с Польшей. Добровольцем пошла в армию санитаркой, заболела тифом, комиссовалась и ушла. Братьев и сестёр не было. Только двоюродные. А мой дядя, Беликин Николай, был инженером «Аэрофлота».

– 22 июня 1941-го. Как вы узнали о начале войны?

– В это время я жил в Сокольниках, в двухэтажном деревянном доме. Была улица – называлась Огородная, сейчас она – 3-я Рыбинская, рядом обувная фабрика «Буревестник». И вот там, под окнами, с утра пошёл какой-то громкий разговор. Ну, я вышел. Все что-то судачат… и ребята – все возбуждены. Я спрашиваю: «Что случилось?» – «Война». Вот так я узнал. Народ был. Отец и двоюродный брат сразу пошли в военкомат (брат – старше меня был, а я – ещё непризывного возраста).

– Вы сказали, что вы 1922 года рождения…

– Да. Я в школе учился.

– 19 лет – это ещё не призывной возраст?

– Нет, а мне не было, потому что я родился в конце года. Мне ещё 18 лет было. 1922-й и 1941-й годы – посчитайте сами. Я в школе учился, экзамены только сдавали. Конец года. А брат двоюродный – пошёл, сразу все наши ребята пошли. В военкоматах – полно народу было. В то время не косили от армии. Даже на фронт шли добровольно. Народ был патриотически настроен – весь! Ну, может, за некоторым исключением, которые не показывали себя, что они косят от армии.

– Когда вы узнали о войне – какое было ощущение? Что она будет быстрой и победоносной – или долгой и тяжёлой?

– Все считали, что война закончится через неделю-две в нашу пользу. У нас все газеты об этом были. Будённый выступал. Я в это время в аэроклубе учился. Комиссары у нас лекции читали, что там в мире говорят, будто Германия на нас нападёт – так мы, конечно, не верим и считаем, что кишка тонка у немцев на нас напасть: мы сильнее. И мы будем воевать, только если они нападут [явное противоречие с предыдущим тезисом. – Прим. ред.], и то – на территории Германии. Но – ни пяди нашей земли! Будённый выступал на эти темы, говорил, что «мы хфашистов не боимся» (он так говорил), и что «залп нашего полка в 3 раза выше немецкого».

– Вы сказали об аэроклубе. А когда вы в него вступили?

– В 1940 году. Там обучали теории авиации. Политзанятия тоже были, естественно. И полёты. А летали – на «По-2». Нагатинская пойма рядом. Ну, короче, метро «Вешняки» знаете? И вот рядом с Кузьминским парком был аэродромчик наш, рядом с Академией ветеринарной, башня там есть такая. Вот там был перед Люберцами этот аэродром… Кузьминский. Занятия в аэроклубе были без отрыва от учёбы в школе. Учиться летать в аэроклубе мы ходили по воскресеньям. А теорию проходили в классах на Комсомольской площади, во дворе Таможенного дома: там было помещение нашего аэроклуба.

– Сколько было часов налёта на «По-2»?

– Часов налёта? Сейчас трудно мне сказать. Там не вёлся учёт налёта. У нас лётной книжки не было. Это в армии уже была лётная книжка. А в аэроклубе – сперва с инструктором летали. Он учил сперва теории, конечно, а потом практике полёта. Вот на Кузьминской площадке… сейчас там всё застроено… летали мы там с инструктором. Он делал провозные, показывал, как посадку, взлёт делать, потом фигуры пилотажа, штопор, мёртвые петли там, переворот через крыло… И мы вот так учились практике. Ну, это примерно часов 30, наверное. Не меньше.

– Когда вы окончили аэроклуб?

– В Москве мы его не успели закончить. Начались бомбёжки. Мы уже были на казарменном положении. В Кузьминском парке, прямо около этого аэродрома, у нас стояли палатки – в них мы и жили. Там же питались, рядом в академии ресторан был ветеринарный [так у автора. – Прим. ред.]. Нам давали талоны и платили даже деньги – 100 рублей в месяц. А талоны: 3 с полтиной – завтрак, 5 рублей – обед и 2 с полтиной – ужин. Мы ездили летать только по воскресеньям – а талоны нам давали на всю неделю. Поэтому всю неделю мы могли себе такие обеды там заказывать! Академики, которые там учились, на нас с завистью смотрели. Ну, в ресторане – представляете? Сразу – берёшь – и вот так кругом: мороженое, отбивные всякие. Ну, самое лучшее. А в то время это большие деньги были. Потому что зарплата была у инженера даже – рублей 200–250. Представляете?! Государство нам платило!

Жили мы на казарменном, но форму – не давали, присягу – не принимали, хотя мы уже были, как говорится, мобилизованные. Потому что мы все, как только началась война, написали заявление с просьбой направить нас на фронт добровольцами.