Штурмовики идут на цель

На линии фронта наши самолеты обстреляли вражеские зенитчики. Пришлось нырнуть в облака, которые, на наше счастье, не были сплошными. Пролетев несколько секунд в кромешной тьме, бросаю самолет к земле, и пока гитлеровцы пристреливаются, иду по прямой. Когда огонь становится опасным, снова делаю «горку» и ухожу в облака. Через несколько секунд опять вываливаюсь на свет и затем снова иду вверх.

Нам удается уходить от прицельного огня зениток и забраться поглубже в тыл противника. Вот и овраги, о которых говорил командир полка. Ну что же, проверим, что в них скрывается? Снижаемся ниже двухсот метров, идем вдоль одного из оврагов. И сразу же по нашим самолетам открывают бешеный огонь «эрликоны».

– Вижу автомашины, – докладывает мой стрелок Кирьянов, – На северном скате – минометная батарея. Танков нет.

– А ты смотри повнимательней. Танки не минометы, немцы их маскируют тщательно.

– Не вижу, товарищ капитан.

– Смотри, Александр, смотри. Пехота спасибо скажет.

– Понимаю, товарищ капитан…

Осмотрели второй, третий овраги. Зениток меньше. Это не случайно, думаю, значит в первом овраге что-то укрыто. Посмотрим еще разок.

И опять над первым оврагом нас встречает неистовый огонь зениток. Теперь он еще сильнее, чем прежде. Делаю крен на правое крыло и спускаюсь прямо в балку. Кирьянов волнуется:

– Товарищ капитан, что вы делаете!.. Собьют ведь!.. Насквозь прошьют!..

– Ничего, Александр, потерпи.

Не обращая внимания на огонь, осматриваю одну сторону оврага, разворачиваюсь, делаю такой же крен на левое крыло, осматриваю другую сторону: танков нигде нет.

И вдруг Кирьянов кричит:

– Вижу следы гусениц!

– Где?

– На дороге, что идет по дну оврага…

– Спасибо, дорогой. Теперь они от нас никуда не уйдут! Небо клокочет от разрывов зенитных снарядов. Самолеты уже все в дырах, но мы настойчиво продолжаем разведку: от успеха нашего поиска будет зависеть успех тысяч и тысяч людей. Поэтому пока в баках есть горючее и пока бьются наши сердца, будем искать!

Оглядевшись, снова ныряем в овраг. Пройдя над ним несколько раз, разгадываем, наконец, немецкую хитрость. Овраг полон танков, но их не видно, потому что они укрыты в специальных нишах, вырытых в стенках оврага. Вход в них тщательно замаскирован травой и кустами, но еле заметные квадратные пятна все равно остаются. Значит, сколько квадратов, столько и танков! Вот это находка! Представляю, что бы было, если бы вся эта железная армада завтра обрушилась на нашу пехоту!..

Набрав высоту, беру курс домой.

– Что ж это мы так, товарищ капитан? – недоумевает Кирьянов. – Не побомбили их? Сколько натерпелись, а фашистам хоть бы что?

– Нельзя, Кирьянов. Не должны они знать, что мы их камуфляж раскрыли. Теперь прилетят наши и дадут им дрозда…

Выслушав мой рапорт, командир полка просиял, но строго предупредил:

– Так рисковать запрещаю, Гареев.

Фронтовая дружба и взаимовыручка всегда приходили на помощь товарищам даже тогда, когда по независящим от них причинам они оказывались в плену у противника.

Помню, воевал в нашем полку летчик лейтенант Самуил Блюмкин. Это был кудрявый веселый парень, родом из Одессы. Он знал тысячу анекдотов и рассказывал их с таким мастерством, что вокруг него всегда толпился народ. Однажды самолет Блюмкина не вернулся с задания. Летчики рассказывали, что он загорелся и упал на территории, занятой врагом.

После этого случая прошло, наверное, около года, и вдруг слышим – вернулся Блюмкин! Только совсем не похож на прежнего: вместо густых черных кудрей – изрядная лысина, вместо постоянной веселой улыбки – сурово сомкнутые губы. Один глаз выбит, другой смотрит на тебя так, что холодок по спине пробегает.

Блюмкина и его стрелка захватили фашисты. Они были без сознания. У летчика помята грудь, сломана рука, выбит глаз. Очнулся – и ничего не может понять: фашистский госпиталь! Даже пожалел, что очнулся.

Через некоторое время госпиталь эвакуировали. Раненых советских военнопленных погрузили в вагоны и повезли куда-то на запад. И тут Блюмкин вдруг обнаружил под собой ножовку. Ее подсунул ему один из русских врачей во время погрузки. Он долго вертелся возле него, что-то пытался сказать, но тут появились конвоиры и врач торопливо ушел, сделав раненому летчику какой-то знак. Сначала Блюмкин ничего не понял. Лишь когда острая ножовка послушно врезалась в доски пола, он вспомнил этот случай. В начале войны, вероятно, этого врача гитлеровцы взяли в плен и заставили работать в госпитале.

Раненые летчики с большим трудом выпилили в полу вагона дыру и выбросились в нее на полном ходу поезда. Разбитых и покалеченных, их подобрали партизаны. Накормили, подлечили, а затем самолетом переправили на «Большую землю», в Москву. Долечившись в столичном госпитале, Блюмкин стал просить отправить его на фронт. Ему отказали. Лишь после долгих настойчивых просьб ему разрешили вернуться в свой полк. Зачислили его уже не в качестве летчика: с одним глазом на самолете много не налетаешь.

После освобождения Одессы Блюмкин съездил домой и здесь он узнал, что всех его родственников, в том числе и родителей, фашисты расстреляли.