Штурмовой отряд. Битва за Берлин

– А чего командование? – искренне удивился танкист. – Командование следом идет, а мы тут сами решаем, я да ротный. У нас задача какая? До вечера выйти в квадрат, – лейтенант кинул взгляд на висящую на боку планшетку. – Ну, тут я извиняюсь, не шибко помню, какой, но название в память врезалось. Что-то навроде Фридрих… а, Фридрихштрассе, во! К этому самому штрассе мы выйти и должны. Подходит вам?

– Вполне, – задумчиво пробормотал Трешников, прикинув в уме расположение берлинских улиц. Фридрихштрассе была одной из трех улиц, напрямую ведущих к Рейхсканцелярии. Еще две – Вильгельмштрассе и Заарландштрассе – вели соответственно к восточному и западному крылу гитлеровской канцелярии. В идеале к завтрашнему утру группе нужно было оказаться в районе станции «U-Bahn»[11] «Кайзерхоф» – впрочем, туда предполагалось добираться исключительно под землей, поскольку именно от этой станции уже открывалась прямая дорога к восточному крылу Рейхсканцелярии, а, значит, и к «фюрербункеру». Кроме того, сегодняшней ночью силами сто пятидесятой и сто семьдесят первой стрелковой дивизий будет захвачен мост «Мольтке» через Шпрее, открывающий прямой путь к Рейхстагу. Что ж, несмотря на облом с туннелем, пока все срастается более-менее нормально, и эти танкисты весьма в тему.

– Ладно, лейтенант, бери нас на броню, покатаемся с вами. Как поближе подберемся, мы и спрыгнем тихонько. Когда выдвигаемся?

– Так сейчас и двинем, чего ждать? Товарищ подполковник, вопрос разрешите?

– Насчет экипировки хочешь спросить, лейтенант? Тогда, извини, не разрешаю, вон земеля твой уже в курсе, о чем можно спрашивать, а о чем – нет. Вот когда над Рейхстагом красный флаг подымем, на все вопросы и отвечу.

– Понял, – стушевался тот. – Извините, глупость сморозил. Так что, по коням? Лезьте на броню.

– Куда нам?

– А на «ИС-2» лезьте, вона они стоят, за поворотом, первыми-то «три-четыре» с десантом попрут, так что не место вам там.

– Слушай, лейтенант, вы ж из восемьдесят восьмого тяжелого, правильно понимаю? – припомнив кое о чем, спросил Трешников.

– Ага, – радостно осклабился танкист. – Гвардейского краснознаменного полка прорыва! А что?

– Повезет вам, в истории останетесь, скоро сам Рейхстаг обстреливать будете.

– Да ну, правда?! Откуда знаете?! – ахнул лейтенант, зачем-то поправив шлемофон, из-под которого выбивалась прядь мокрых от пота русых волос.

– Ну так вы ж через мост «Мольтке» переправляться должны, верно? Видал я краем глаза один документик в штабе, под утро вас на Кронпринценуфер развернут, это у фрицев набережная над рекой Шпрее так называется. Пройдете по мосту и начнете по гитлеровскому логову прямой наводкой лупить. Так что гордись, танкист.

– Ух ты, а не врете?!

– Не вру, лейтенант, так и будет. Только туда еще дойти нужно…

– А и дойдем, чего нам! Всю Россию прошли, и Украину с Белоруссией, и Европу с Пруссией тоже, так что дойдем! И это, спасибо вам, тарщ подполковник!

– Мне-то за что? – грустно улыбнулся Трешников, припомнив потери советских танков во время Берлинской операции. – Мне-то уж точно не за что. Главное – дойдите, остальное неважно. А мы с тыла подмогнем, – слегка приврал он, поскольку не собирался, разумеется, раскрывать сути предстоящей операции. – Все, танкист, поехали. Звать-то тебя как?

– Так это, Лехой назвали, так что на имя не жалуюсь!

– Удачи, Леха, береги себя и парней своих тоже береги! Встретимся после Победы, – резко развернувшись и больше уже не оглядываясь, Трешников двинулся к своим бойцам.

Разместились на двух танках – семеро спецназовцев на одном «ИСе», и еще семеро бойцов – на другом. Семеро, поскольку в состав «сводной советско-российской штурмовой группы «Гитлер капут», как ее с кривой ухмылкой обозвал Ленивцев (исключительно в кругу своих, разумеется), вошли и четверо бойцов бывшей штурмгруппы шестнадцатой ШИСБр – сам капитан Родченко, старшина Бердышев и двое огнеметчиков, имен которых подполковник так и не узнал. Не потому, что не хотел или поленился познакомиться: просто, проведя последние двадцать с лишним лет на фронтах необъявленных в основном войн, он убедился, что порой лучше не знать, как звали тех, у кого мало шансов дожить до победы. Можно запомнить лица павших, но пока не знаешь их имен; пока не пообщался лично – все это просто промелькнувшие в воспоминаниях цветные фотографии. Не связанные между собой отдельные кадрики эпической кинокартины под названием «мои войны». Иногда они приходили в воспоминаниях, но редко. Разумеется, это не касалось бойцов его группы – всех своих Трешников помнил поименно, поскольку имел привычку лично извещать родственников павших. Привычку, за которую его одновременно и уважали, и боялись, на что он уже давно не обижался, приняв как должное, поскольку понимал: если он повел их на смерть, значит, ему и глядеть в глаза родне. Вот только, чего это стоило лично ему, знал только лишь он сам…