Штурмуя небеса

Тщательный анализ мог бы проследить обрывки всех этих влияний и в обычае хиппи отказываться от старых имен, заменяя их особыми психоделическими кличками: Фродо, Шоколадный Джордж, Варвар, Койот. Один хиппи так объяснял, почему он поменял свое имя: «Тот Плюшевый Мишка, которого ты видишь, это только фасад. Другое мое «я» зовут Гарольд. И сейчас внутри меня существует этот Гарольд. Он совсем крошечный, но он еще здесь. Когда ты поселяешься в Хэйте, ты выбираешь себе имя и строишь свою личность так, чтобы ему соответствовать. Я выстроил Плюшевого Мишку, но сейчас я расстаюсь с ним — слава Богу! — и скоро он исчезнет. Ты приходишь сюда, чтобы измениться, и окончательное, самое важное изменение наступает тогда, когда «ты» воображаемый и «ты» реальный сливаетесь воедино».

Если бы активистам из Беркли по какой-то причине пришлось выбирать один-единственный символ своей борьбы, они, скорее всего, остановились бы на изображении сжатого кулака — этом общепонятном символе гневного сопротивления.

А вот хиппи мечтали воздвигнуть на окраине Хэйта статую святого Франциска, чтобы эта огромная фигура, вырезанная из гигантской секвойи, с распростертыми руками встречала бы пилигримов, вступающих в столицу Новой Эры.

Эта мечта отдавала чем-то средневековым — и действительно, паломничество в Хэйт-Эшбери тем Летом Любви чем-то походило на паломничество в средневековый Париж XII века. Такая же ошеломляющая экзотика и пестрая суматоха. «Всего одна длинная улица, Хэйт-стрит, битком набита «фриками», одетыми в самые немыслимые костюмы… одни пострижены под могавков, другие прогуливаются в адмиральской форме». И за всем этим тот же самый всепоглощающий интерес к мистике. «В Хэйте, по крайней мере, полторы тысячи святых, — утверждал один хиппи. — Святых, блаженных, то есть, я хочу сказать — всяких, разного возраста и пола. Кому-то из них 70 лет, кому-то 15, а кого-то катают в колясочках». На местном жаргоне эти святые назывались «основными».

Повседневной жизни Хэйта свойственна была особая лихорадочная тревога, которую нелегко описать, хотя Леонард Вольф — преподаватель английского языка в Калифорнийском университете в Сан-Франциско и один из самых ранних наблюдателей хиппи — довольно точно ухватил суть дела, когда сравнил Хэйт с муравейником, «где все муравьи пьяны, но чрезвычайно заняты, и когда суматоха уляжется, каким-то образом оказывается, что все уладилось». Неофит не сразу понимал причину этого всеобщего напряжения, но в конце концов до него доходило: добрая половина жителей Хэйта каждый божий день была либо под кайфом, либо только что из-под кайфа, либо накануне кайфа.

Другими словами, все они жили в космическом времени, и это было бы просто замечательно, если бы все они обитали в ашраме или в монастыре. Но поскольку это было не так, то при таком образе жизни, когда несколько дней в неделю отданы распространению пакетиков с ЛСД, возникали всякие практические осложнения. Сущие мелочи — например, проблема, как удержаться на работе, чтобы заработать достаточно денег на еду и жилье. После вечера с кислотой не так-то просто заставить себя встать на рассвете и бежать в местный продуктовый магазин распаковывать ящики и наклеивать ценники на консервных банках, поэтому хиппи предпочитали наниматься разносчиками или курьерами и работать неполную неделю. В результате им приходилось за два дня в неделю успевать столько, сколько большинство людей успевает за пять.

Лихорадочные приступы активности, перемежаемые долгими периодами наркотической отрешенности, — вот был идеал хиппи. Упреки в лени и разболтанности казались им смехотворными; они заявляли, что их сообщество — лаборатория, где вырабатывается новый образ жизни для будущего, когда компьютеры и роботы устранят необходимость трудиться.

Все необходимое складывалось в общий котел — деньги, продукты, наркотики, жилье. Этикой хиппи подразумевалось, что все они — члены одной большой семьи, хотя сами хиппи предпочитали называть эту семью племенем, в знак глубокого восхищения коренными американцами — индейцами, которые служили для них примером и образцом истинной свободы.

Первую свою ночь в Хэйте новички проводили обычно в одной из многочисленных коммунальных развалюх, втиснувшись среди десятка дружелюбных незнакомцев; сначала они избавлялись от внутренних тормозов и довольно часто — от девственности; затем наступала очередь одежды и старой системы ценностей — так последовательно отбрасывалось все старое, и этот процесс ускорялся первой же дозой кислоты. Через несколько дней прежняя жизнь в Де Мойне, в Далласе или где бы там ни было еще представлялась новичку такой же далекой, как школьные экскурсии.