Шуаны, или Бретань в 1799 году

Она не получила ответа. Раз двадцать она поворачивала голову к офицерам и внезапно оглядывалась на г-жу дю Га, но не могла уловить, чтобы эта женщина и Молодец обменялись потаенным знаком, подтверждавшим их интимную близость, которую она подозревала и в которой ей так хотелось усомниться. Женщины любят колебаться в борьбе, когда в их руках жизнь или смерть противника. Молодой вождь спокойно улыбался, бестрепетно выдерживая ту пытку, какой подвергала его мадмуазель де Верней. Манеры его и выражение лица говорили, что он не страшится опасностей на своем пути, и порою он как будто говорил взглядом: «Вот случай отомстить за оскорбление, нанесенное вашему самолюбию. Воспользуйтесь им! Я буду в отчаянии, если мне придется отказаться от презрения к вам!»

Пользуясь своим выгодным положением, мадмуазель де Верней принялась рассматривать вождя шуанов с притворным высокомерием и презрительным достоинством, но в глубине сердца восхищалась его мужеством и самообладанием. Она радовалась открытию, что ее возлюбленный носит старинный титул, — эта привилегия нравится всем женщинам, — и даже испытывала какое-то удовольствие оттого, что, оказавшись защитником дела, облагороженного несчастьем, этот человек в борьбе против победоносной Республики напрягал все способности сильной души и проявлял в опасности отвагу, властно привлекающую женское сердце. Двадцать раз мадмуазель де Верней подвергала его испытанию, быть может, повинуясь тому инстинкту, который побуждает женщину играть со своей добычей, как кошка играет с пойманной мышью.

— В силу какого закона вы приговариваете шуанов к смерти? — спросила она Мерля.

— В силу декрета от четырнадцатого фруктидора сего года, коим департаменты, охваченные мятежом, объявлены вне закона; в них введены теперь военные суды, — ответил республиканец.

— Чему я обязана, что вы сейчас удостаиваете меня столь внимательного взгляда? — спросила она у молодого вождя шуанов.

— Тому чувству, которое ни один воспитанный человек не решится высказать женщине, какова бы она ни была, — тихо ответил маркиз де Монторан, наклоняясь к ней. — Довелось же нам жить в такое время, — продолжал он уже громко, — когда веселые девицы исполняют обязанности палача и даже превосходят его в искусстве играть топором...

Она пристально взглянула на Монторана, затем, восхищенная смелостью этого человека, оскорбившего ее в ту минуту, когда она в своих руках держала его жизнь, усмехнулась с нежным лукавством и сказала ему на ухо:

— У вас слишком упрямая голова, палачам она не понравится, я сохраню ее для себя.

Маркиз изумленно посмотрел долгим взглядом на эту непостижимую девушку, любовь которой торжествовала надо всем, даже над самыми тяжкими оскорблениями: за такую обиду, которую женщина никогда не простит, она мстила прощением. Глаза его стали менее суровыми, менее холодными, и выражение грусти промелькнуло в чертах его лица. Страсть его уже была сильнее, чем он думал. Мадмуазель де Верней, довольствуясь этим слабым залогом желанного примирения, ласково взглянула на него и подарила его улыбкой, подобной поцелую. Затем она откинулась к стенке кареты, решив больше не рисковать счастливой развязкой этой драмы, уверенная, что своей улыбкой она возобновила ее начало. Ведь она была так красива, так хорошо умела побеждать препятствия в любви, так привыкла играть всем и смело идти вперед наудачу. Она так любила все неожиданное, необычное, любила бури жизни!

Вскоре по приказанию маркиза карета свернула с большой дороги и направилась к Виветьеру по узкому проселку, тянувшемуся меж двух высоких откосов, засаженных яблонями, и похожему скорее на ров, чем на дорогу. Путешественники обогнали синих, и конвой медленно двинулся за каретой к старому замку, — сероватая его кровля то появлялась, то исчезала за деревьями, окаймлявшими дорогу, на которой несколько отставших солдат вязли в липкой грязи, с трудом вытаскивая из нее башмаки.

— Здорово это похоже на дорогу в рай! — воскликнул Скороход.