Шуаны, или Бретань в 1799 году

— Ни слова, если дорожите жизнью! — прошептал он и, помолчав, сказал ей на ухо: — Однако не малое судно задумали вы взять на абордаж. Вы знаете, что у маркиза де Монторана сто тысяч ливров дохода с земель, розданных в аренду? Земли эти еще до сих пор не проданы! А я на днях читал в «Ежедекаднике Иля-и-Вилены» декрет консулов, по которому секвестры приостановлены. Ага! Вы, конечно, находите теперь, что этот молодчик еще больше похорошел! Правда? Глаза у вас блестят, как два новеньких луидора!..

Взгляд мадмуазель де Верней загорелся, лишь только она услышала звук хорошо знакомого голоса. За то время, которое она провела здесь, словно погребенная в этом склепе, выпрямилась пружина ее воли, погнувшаяся под бременем событий. Казалось, она внезапно приняла роковое решение и обдумывала, как его выполнить.

«От такого презрения нет возврата, — сказала она про себя, — и если он больше не может любить меня, я убью его... Он не достанется ни одной женщине».

Вдруг раздался голос молодого предводителя:

— Нет, аббат, нет! — громко сказал он. — Это надо сделать именно так.

— Маркиз, — высокомерно возразил аббат Гюден, — вы осрамитесь на всю Бретань, если дадите этот бал в Сен-Джемсе. Не танцоры, а проповедники поднимут наши деревни. Вам нужны ружья, а не скрипки.

— Аббат, вы человек умный и должны понять, что, лишь устроив сбор наших сторонников, я увижу, что можно с ними предпринять. За обедом, по-моему, легче изучить их лица и узнать их намерения, чем с помощью любого шпионства, которое к тому же вызывает у меня отвращение. Со стаканом в руке они у нас разговорятся.

Мари встрепенулась,услышав эти слова: у нее сразу возникла мысль попасть на бал и там отомстить за себя.

— Вы, аббат, должно быть, принимаете меня за идиота, если читаете мне проповедь о греховности танцев! Да разве вы сами не пропляшете от всего сердца какую-нибудь чакону, лишь бы восстановили ваш орден, под новым его именем: Отцы веры?.. И разве вы не знаете, что сразу после мессы бретонцы идут плясать? А не известно ли вам, что пять дней тому назад Ид де Невиль и д'Андинье вели переговоры с первым консулом относительно восстановления на престоле короля Людовика Восемнадцатого? И если я собираюсь теперь сделать такой смелый ход, то единственно для того, чтобы тяжесть наших башмаков с подковками прибавила весу этим переговорам. А известно вам, что все вожди Вандеи, даже Фонтэн, поговаривают о необходимости покориться? Ах, аббат Гюден! Очевидно, принцев обманули, неверно осветив им положение дел во Франции. Преданность, о которой им толкуют, — это преданность только по необходимости. Аббат, я уже запачкал себе ноги, ступая по крови, но только взвесив все обстоятельства, я соглашусь погрузиться в нее до пояса. Я предан королю, а не каким-то четырем головорезам, не игрокам, запутавшимся в долгах, как этот Рифоэль, не разбойникам, пытающим людей огнем, не...

— Продолжайте, продолжайте: «Не аббатам, взимающим на больших дорогах контрибуции для нужд войны!» — прервал его аббат Гюден.

— А почему бы мне этого не сказать! — язвительно отозвался маркиз. — Я скажу больше: героические времена Вандеи прошли.

— Ну что ж, маркиз, мы и без вас совершим чудо.

— Да, вроде чуда с Мари Ламбрекеном, — смеясь, подхватил маркиз. — Ну, полно, аббат, не сердитесь! Я знаю, что вы не щадите своей жизни и стреляете в синих так же хорошо, как читаете «Oremus»[26]. Надеюсь, что с божьей помощью мы победим, и я увижу вас, в митре епископа, участником коронования его величества.

Эта фраза, вероятно, произвела на аббата магическое действие: слышно было, как он звякнул карабином и воскликнул:

— У меня в карманах полсотни патронов, маркиз, а жизнь моя принадлежит королю!

— Вот еще один из моих должников, — сказал скряга, обратившись к мадмуазель де Верней. — Занял он у меня немного, какие-то несчастные пятьсот — шестьсот франков, я не о них говорю, но есть за ним долг крови, и, надеюсь, мы расквитаемся. Какой казнью ни казнить этого сатану иезуита, все будет мало. Он поклялся, что смертью покарает моего брата, и поднял против него всю нашу округу. А за что? За то, что бедняга испугался новых законов...

Приложив ухо к какому-то незаметному приспособлению в своем тайнике, он прислушался и сказал:

— Ну вот, убираются наконец восвояси, эти разбойники. Пойдут и еще сотворят какое-нибудь чудо! Лишь бы не вздумали, как тогда, на прощанье подпалить мой дом.

Еще с полчаса после этого мадмуазель де Верней и д'Оржемон молча смотрели друг на друга, и вдруг грубый и густой голос Налей-Жбана тихонько крикнул:

— Господин д'Оржемон, опасности больше нет. Ну, на этот раз я вполне заслужил свои тридцать экю!

— Дитя мое, — сказал скряга, — дайте слово, что вы закроете глаза.