Шуаны, или Бретань в 1799 году

Дилижанс, игравший некоторую роль в причинах нападения шуанов, выехал из маленького городка Эрне за несколько минут до начала схватки двух отрядов. Ничто не может лучше обрисовать любую страну, чем состояние ее материального быта. В этом смысле данный дилижанс заслуживает почетного упоминания. Сама революция не была в силах уничтожить его: он разъезжает еще и в наши дни. Когда Тюрго выкупил привилегию одной компании, полученную ею при Людовике XIV на монопольное право возить путешественников по всему королевству, он учредил извозные предприятия, названные тюрготинами, а старые экипажи господ Вуж, Шантеклера и вдовы Лакомба были изгнаны в провинцию. Один из таких рыдванов поддерживал сообщение между Майенной и Фужером. Некоторые упрямцы в насмешку назвали его тюрготиной, передразнивая парижан или из ненависти к министру, стремившемуся к нововведениям. Тюрготина представляла собою скверный кабриолет на двух большущих колесах, в котором, пожалуй, не могли бы поместиться два сколько-нибудь дородных седока. Теснота этого шаткого экипажа не позволяла очень его нагружать; ящик, служивший сиденьем, предназначался для почтовой службы, а если у пассажиров был багаж, им приходилось держать его между колен, и без того уже стиснутых в узком кузове, по форме довольно похожем на кузнечные мехи. Первоначальный цвет кареты и колес представлял для путешественников неразрешимую загадку. Две кожаных занавески, несмотря на долгую службу сгибавшиеся с трудом, должны были защищать мучеников-пассажиров от холода и дождя. Кучер сидел на высокой скамеечке, похожей на козлы самых дрянных парижских «кукушек»[14], и поневоле принимал участие в разговорах, так как помещался между своими двуногими и четвероногими жертвами. Экипаж этот имел фантастическое сходство с дряхлыми стариками, претерпевшими множество катаров, апоплексических ударов, но избежавшими смерти, которая их как будто щадит: На ходу он охал, стонал, а временами, казалось, вскрикивал. Как путешественник в тяжелой сонливости, клонился он то назад, то вперед, словно пытаясь сопротивляться яростным усилиям двух маленьких бретонских лошадок, тащивших его по довольно ухабистой дороге. В этом памятнике иного века находилось трое пассажиров; выехав из Эрне, где им сменили лошадей, они продолжали вести разговор с кучером, начатый еще до почтовой станции.

— Почему же вы думаете, что здесь появятся шуаны? — говорил кучер. — В Эрне люди говорили, что командир Юло еще не выступил из Фужера.

— Ну, ну, приятель, — ответил один из пассажиров, помоложе других, — ты-то рискуешь только своей шкурой. А вот если бы ты вез при себе, как я, триста экю да знали бы тебя за доброго патриота, ты не был бы так спокоен.

— А вы что-то уж очень болтливы, — ответил кучер покачивая головой.

— Считанные овцы — волку добыча, — откликнулся второй пассажир.

Этот человек, на вид лет сорока, одетый в черное, вероятно, был ректором где-нибудь в окрестности. Тройной подбородок и румяный цвет лица явно свидетельствовали о его принадлежности к духовному званию. Приземистый толстяк проявлял, однако, проворство всякий раз, когда приходилось вылезти из кареты или снова залезать в нее.

— А вы кто такие? Шуаны? — воскликнул владелец трехсот экю, судя по одежде, богатый крестьянин, ибо у него пышная козья шкура прикрывала штаны из добротного сукна и весьма опрятную куртку. — Клянусь душой святого Робеспьера, вам не поздоровится, если...

Он перевел свои серые глаза с кучера на пассажира и указал на пару пистолетов, заткнутых у него за поясом.

— Бретонцев этим не испугаешь, — презрительно сказал ректор. — Да и разве похоже, что мы заримся на ваши деньги?

Всякий раз, как произносили слово «деньги», кучер умолкал, и у ректора было достаточно сообразительности, чтобы усомниться в наличии золотых экю у патриота и предположить, что деньги везет кучер.

— Ты нынче с грузом, Купьо? — спросил аббат.

— Э, господин Гюден, почитай что нет ничего, — ответил возница.

Аббат Гюден испытующе посмотрел на Купьо и на патриота, но у обоих лица были невозмутимо спокойны.

— Ну, тем лучше для тебя, — заметил патриот. — А в случае беды я приму меры, чтобы спасти свое добро.

Столь деспотическое посягательство на диктатуру возмутило Купьо, и он грубо возразил:

— Я своему экипажу хозяин, и ежели я вас везу...

— Ты кто? Патриот или шуан? — запальчиво перебил его противник.

— Ни то, ни другое, — ответил Купьо. — Я почтарь, а главное — бретонец и, значит, не боюсь ни синих, ни аристократов.

— Ты, верно, хочешь сказать — аристокрадов, — прервал его патриот.

— Они только отбирают то, что у них отняли, — с горячностью сказал ректор.