Шум дождя

К руке художника, умевшего рисовать портреты, потянулись простые сердца, которые в пору великих разлук особенно хотели запечатлеть черты близких. Свиридов нарисовал и Неходу с его тревожной заботой в невеселых глазах, нарисовал и Катю, очень похоже и поэтично, в старинном материнском полушалке, тронув рисунок кое-где акварелью, так что красивое лицо Кати сразу задышало живой своей прелестью.

А потом началось зимнее наступление, армия пошла вперед, двинулась вместе с ней и ее газета, и — как не одно село на пути — остались позади и это село, и угрюмый Нехода, полюбивший своего постояльца, и Катя с ее хрупкой красотой, с ее русыми косами и голубыми глазами, и может быть, с тем еще, что робко началось в ее семнадцатилетней душе, для которой искусство художника приблизило и его самого, тогда двадцатипятилетнего, в меру пылкого, но все же пылкого, и впоследствии Свиридов старался не раз представить себе, каким он был в то время; но даже фронтовые фотографии не передавали ничего, кроме молодого лица с художническим чубом из-под пилотки, таким черным, что сейчас в свете времени он казался даже неестественным.

Месяц назад Свиридову поручили в издательстве сделать рисунки к книге о кружевницах, и он вспомнил места возле Ворсклы и решетиловских кружевниц и решил именно здесь сделать свои рисунки. Он рисовал кружевниц, сделал эскиз обложки в виде тончайшего кружева и вспомнил все, что было так давно, вспомнил село, в котором он жил, и невеселого председателя колхоза, и Катю со всей прелестью ее тогдашней юности. Но ни названия села, ни имени председателя колхоза вспомнить он не мог, и только раз, по пути, рассказал об этом своему спутнику, сдружившемуся с ним шоферу районного потребительского общества Дмитренко, подбрасывавшему его то в одно, то в другое село.

Дмитренко, деловитый и хозяйственный, знавший свой район наизусть, сказал уверенно:

— Не может быть, чтобы мы с вами это село не нашли. Может, Стожки? Или Новые выселки?

И Свиридов сразу вспомнил именно Новые выселки, и название колхоза «Червонная зорька», и фамилию его председателя — Нехода.

— Знаю «Червонную зорьку», — сказал Дмитренко, — километров двадцать восемь отсюда, только придется немного свернуть в сторону… но сейчас сухо, аккуратненько завтра, когда поеду в Сенжары, доставлю вас по пути.

Так почти двадцать лет спустя Свиридов попал в места, где был молодым, где многое, несмотря на дороги войны, и на беды войны, и на горести войны — было связано с молодыми мечтами, когда художник уверенной рукой рисовал портреты деревенских молодиц, нарисовал и Катю с ее тонкими чертами и блеском в голубых глазах, уже не умевших скрыть, что полюбился ей заезжий художник. Свиридов вспомнил, как в день отъезда подошел он к кринице, где брала Катя воду, и сказал, глядя на ее прекрасное лицо:

— Вот мы и уезжаем, Катя. А свидимся ли еще раз в жизни — кто знает.

— Свидимся, Георгий Николаевич, — сказала она торопливо. — Я и думать не хочу, что не свидимся.

Он подержал в своей руке ее маленькую руку, только подержал и отпустил, рядом на земле стояли ведра, в которых упруго колыхалась рдяная холодная заря, и вот уже колонна грузовиков с печатными машинами, бумагой и сотрудниками редакции выезжала за околицу, и он, сидя под брезентовым верхом замыкающего грузовика, видел Катю, она стояла возле криницы в полушубочке и платке, махала ему вслед рукой в красной варежке, потом лицо ее покривилось, и она отвернулась, и больше он не увидел ее. Но у него сжимало в горле, сжимало больно и нежно, как это бывает лишь, когда налетит, словно облако, возможное счастье, и вот его унесло, его уже нет…

Свиридов не узнал ни села, ни его улиц, все было совсем другое, стояли дома, которых прежде не было, и стояли деревья, правда уже голые, которых тоже не было в ту пору в недостроенном и опустевшем селе новоселов. Он помнил только криницу возле дома Неходы, и даже терпкий вкус ее студеной воды остался в памяти. По этому признаку — именно возле криницы — он и опознал знакомый ему дом.

— Ну, вы тут разбирайтесь, — сказал Дмитренко, — а у меня дела в сельпо. А машину я здесь возле лозинок поставлю.

Он заглушил мотор, и Свиридов вышел из машины и постоял возле дома, прежде чем постучать в дверь. На окнах внутри по-прежнему желтели и рдели бальзамины и петунии, и он вспомнил, как в доме всегда пахло чабрецом и полынью, которые раскидывала Катя на глиняном полу, всегда в нем томительно и таинственно пахло этим нежным лекарственным запахом подсыхающих цветов и трав. Он помедлил еще и постучал в дверь. Молодая невысокая женщина, с руками по локоть в муке, открыла дверь. Она спокойно и выжидательно смотрела карими глазами на приехавшего; возле ее локтя почти сейчас же появилась маленькая девочка, похожая на нее и тоже выжидательно смотревшая на него карими глазами.

— Нехода здесь живет? — спросил Свиридов. — Кажется, Федором Кузьмичом его звали.

— Федор Кузьмич? — удивилась женщина. — Да он почти восемь лет как умер. А вы кто же будете?