Шум и ярость

— Ни за что, — говорю. — Десять долларов приплатят, и то не пойду.

— Дайте мне один, мистер Джейсон, — говорит он.

— А ты купи у меня, — говорю. — Желаешь?

— У меня денег нету, — говорит.

— Жаль-жаль, — говорю. И вроде ухожу.

— Дайте мне один, мистер Джейсон, — говорит. — Вам же они оба не нужны.

— Да уймись ты, — Дилси ему. — Знаешь ведь, он даром ничего не даст.

— А сколько вы за него хотите? — Ластер меня спрашивает.

— Пять центов, — говорю.

— У меня столько нету, — говорит.

— А сколько у тебя есть? — спрашиваю.

— Нисколько нету, — говорит.

— Ну что ж, — говорю. И к дверям направляюсь.

— Мистер Джейсон, — опять он.

— Да замолчишь ты? — Дилси ему. — Он же тебя нарочно дразнит. Ему самому нужны эти билеты. Идите себе, Джейсон, не мучьте его зря.

— Они мне вовсе не нужны, — говорю и вернулся обратно к плите. — Я, собственно, вошел, чтобы сжечь их. Но если хочешь, за пятак уступлю один, — говорю и смотрю на него, а сам открываю конфорку.

— Да у меня нету, — говорит.

— Ну что ж, — говорю. И бросил в огонь одну контрамарку.

— Ох, Джейсон, — Дилси мне. — И не стыдно вам?

— Мистер Джейсон, — говорит Ластер. — Пожалуйста, сэр. Я целый месяц буду вам шины каждый день накачивать.

— Деньги на бочку, — говорю. — Всего за пятак уступаю.

— Молчи, Ластер, — говорит Дилси и за руку его как отдернет от плиты. — Ну, что же вы? — говорит. — Жгите и второй. Кончайте.

— Всего за пятак, — говорю.

— Да кончайте, — говорит Дилси. — Нет у него пятака. Кончайте. Кидайте в огонь.

— Ну что ж, — говорю. Бросил и вторую в огонь, и Дилси задвинула конфорку.

— А еще взрослый человек, мужчина, — говорит. — Уходите из моей кухни. Замолчи, — говорит она Ластеру. — А то и Бенджи заплачет. Я нынче у Фрони возьму для тебя четвертак, завтра вечером пойдешь. Ну, уймись.

Я пошел в гостиную. Наверху там они как воды в рот набрали. Раскрыл газету. Немного спустя вошли Бен с Ластером. Бен прямо к темному пятну на стене, где раньше зеркало висело, водит по этому месту руками, слюни пускает, мычит. Ластер давай кочергой ковыряться в камине.

— Ты зачем? — говорю. — Нечего камин сегодня разжигать.

— Это я чтобы он утихомирился, — говорит. — И на пасху всегда же холодно.

— Сегодня пока что не пасха, — говорю. — Поставь кочергу где стояла.

Поставил, с матушкиного кресла взял подушечку, дал Бену, тот ссутулился перед камином на полу и замолчал.

Читаю газету. Наверху у них по-прежнему ни шороха, а уже Дилси вошла к нам, Ластера с Беном услала на кухню кормиться и «Ужин подан» говорит.

— Хорошо, — говорю. Вышла. Сижу, газету читаю. Немного погодя слышу: Дилси дверью скрипнула, засматривает.

— Что ж вы не идете кушать? — спрашивает.

— Жду ужина, — говорю.

— Ужин подан, — говорит. — Я же сказала.

— Вот как? — говорю. — Виноват, но я не слышал, чтобы сверху кто-нибудь сошел в столовую.

— Они не сойдут, — говорит. — Идите поужинайте, тогда я смогу им наверх отнести.

— Скоропостижно заболели? — говорю. — Ну и что сказал доктор? Надеюсь, не оспа?

— Идите же, Джейсон, — говорит. — Не задерживайте.

— Ну что ж, подождем ужина, — говорю и опять газету раскрываю.

Дилси, чувствую, смотрит на меня с порога. Продолжаю читать.

— Ну зачем вы это? — говорит. — Знаете же, сколько у меня и без того хлопот.

— Днем матушка спускалась вниз обедать, — говорю. — Конечно, если сейчас она себя чувствует хуже, делать нечего. Но тем, кто меня помоложе, придется потреблять купленные мной продукты за общим столом. Позовешь меня, когда ужин будет подан, — говорю и продолжаю читать газету. Слышу, как Дилси наверх взбирается, волоча ноги, кряхтит, охает, как будто лестница отвесная и каждая ступенька вышиной в три фута. Слышу голос ее у матушкиной двери, потом у Квентининой — та заперлась, должно быть, — потом обратно к матушке заковыляла, и матушка сама пошла, зовет Квентину. Теперь спускаются. Читаю газету.

Дилси снова стала на пороге.

— Ну идите же, — говорит, — пока нового неподобства не выдумали. Раскуролесились сегодня.

Вошел в столовую. Квентина сидит, опустив голову. Опять уже накрасилась. А нос белеет, как фарфоровый изолятор.

— Приятно, что вы чувствуете себя в состоянии сойти к столу, — говорю матушке.

— Я рада угодить тебе хоть этой малостью, — говорит. — Как бы плохо я себя ни чувствовала. Я ведь знаю, что после целодневного труда человеку хочется поужинать в кругу семьи. Я уж стараюсь угождать. Если бы только вы с Квентиной были в лучших отношениях. Мне бы тогда легче было.

— У нас с ней отношения нормальные, — говорю. — Я же не против, пускай хоть весь день у себя дуется там запершись. Но завтракать, обедать и ужинать попрошу к столу. Я понимаю, что я чересчур многого от нее требую, но такой порядок в моем доме. В вашем то есть.

— Дом твой, — говорит матушка. — Глава дома теперь ты ведь.

Квентина так и сидит, опустив голову. Я распределил жаркое по тарелкам, принялась за еду.

— Как там у тебя — хороший кусок мяса? — говорю. — Если нет, то я получше выберу.

Молчит.

— Я спрашиваю, хороший кусок мяса достался тебе? — говорю.

— Что? — говорит. — Да. Хороший.

— Может, еще риса положить? — говорю.

— Не надо, — говорит.