Шум падающих вещей

– Это все, что у меня есть. Не просите подробностей, Яммара, нелегко говорить о своих ошибках. Я тоже совершал ошибки, как любой другой. И сам все испортил. Вообще всё. Вы молоды, Яммара, возможно, вы пока что не совершали серьезных промахов. Изменить своей девушке, переспать с девчонкой лучшего друга – я говорю не об этом, Яммара, это все детские игры. Я говорю о настоящих ошибках, которые вам еще не знакомы. И слава богу. Наслаждайтесь, Яммара, наслаждайтесь, пока можете: человек счастлив, пока не совершит одну из этих ошибок, а после стать собою прежним уже невозможно. Впрочем, это я проверю сам в ближайшие дни. Приедет Элена, и я попытаюсь стать собой прежним. Элена была единственной любовью в моей жизни. Мы расстались, мы не хотели этого, но расстались. Жизнь вынудила нас расстаться, так бывает. Я все испортил. Я все испортил, и нам пришлось расстаться. Но это не главное, послушайте меня, Яммара, главное – суметь все исправить. Хоть и прошло время, пусть даже много лет, никогда не поздно починить то, что ты когда-то сломал. Я сделаю это. Элена сейчас приедет, и я все исправлю, не бывает ведь непоправимых ошибок. Это произошло много лет назад, давным-давно. Вы еще не родились, думаю. Скажем, в семидесятом. В каком году вы родились?

– Как раз в семидесятом, – сказал я.

– Точно?

– Точно.

– Не в семьдесят первом?

– Нет, в семидесятом.

– Ну так вот. В том году произошло много всего. В последующие годы, конечно, тоже, но в семидесятом – особенно. Тот год изменил нашу жизнь. Я позволил жизни развести нас, но это не главное, Яммара, послушайте меня, главное – что произойдет сейчас. Элена скоро приедет, и я заглажу свою вину. Это не может быть так уж сложно, правда же? Мы все знаем кого-то, кто взял себя в руки и исправил свои ошибки, правда же? Или нет? Это я и хочу сделать. Исправить ошибки. Это наверняка не так уж сложно.

Вот что говорил мне тогда тогда Рикардо Лаверде. Мы дошли до его улицы, вокруг не было ни души. Было настолько пусто, что мы, сами того не замечая, вышли на середину мостовой. Навстречу нам проехала набитая старыми газетами повозка, влекомая тощим мулом, и мужчине, державшему вожжи (их роль исполняла узловатая веревка из агавы), пришлось свистнуть, чтобы не раздавить нас. Помню запах навоза, хоть и не помню, чтобы мул испражнялся ровно в ту минуту, а еще помню взгляд мальчика, который ехал сзади – он сидел на деревянном полу, свесив ноги. А потом я хотел было попрощаться с Лаверде и застыл с протянутой рукой, как стоял Лаверде на фотографии с площади Боливар. Лаверде повернулся ко мне спиной, достал старинный ключ и сказал:

– Только не говорите, что собираетесь уходить. Давайте выпьем по последнему стаканчику, раз уж мы так хорошо беседуем.

– Я должен идти, Рикардо.

– Человек никому ничего не должен, разве что умереть в конце концов, – язык плохо повиновался ему. – Всего один стакан, обещаю вам. Раз уж вы оказались в этом богом забытом месте.

Мы стояли возле одноэтажного дома в колониальном стиле. За ним явно не ухаживали как за объектом культурного наследия, дом казался печальным и запущенным. Такие дома переходят от одного поколения к другому, пока семья постепенно беднеет, и в итоге последний в роду продает их, чтобы раздать долги, или сдает в аренду под пансион или бордель. Лаверде стоял на пороге, придерживая дверь ногой, застыв в хрупком равновесии, как умеют пьяные. В глубине я разглядел прихожую с кирпичным полом и самое крохотное патио, какое когда-либо видел. В центре, где обычно бывает фонтан, стояла сушилка для белья, а беленые стены прихожей были украшены календарями с изображениями обнаженных женщин. Я раньше бывал в подобных местах, так что мог без труда представить себе другие части дома. Я вообразил комнаты с зелеными деревянными дверями, запирающимися на огромный замок, комнаты, похожие на сараи, и в одном из таких сараев (три на два метра, сдается понедельно) и жил Рикардо Лаверде. Но было уже поздно, и мне нужно было выставить оценки (нет отдыха от этой невыносимой университетской бюрократии), а гулять по такому району после определенного часа означало бы искушать судьбу. Лаверде был пьян, он ударился в откровения, которых я не предвидел, и в тот момент я осознал, что одно дело – спросить его, на чем он летал, и совсем другое – сидеть вместе с ним в крохотной комнатушке и выслушивать плач об утраченной любви. Такого рода близость, особенно с мужчинами, всегда давалась мне с трудом. И я подумал: все, что Лаверде хочет мне рассказать, он сможет рассказать и завтра, на свежем воздухе или в бильярдной, без пьяных уверений в дружбе, без рыданий у меня на плече и неуместных мужских откровений. Сегодня не последняя возможность, решил я, Лаверде же не забудет до завтра историю своей жизни. Так что я без особого удивления услышал собственный ответ:

– Нет, Рикардо, в другой раз.

Он на мгновение замер.

– Что ж, ладно, – сказал он. Если его разочарование и было велико, он этого не показал. Уже спиной ко мне, закрывая за собой дверь, он повторил: – В другой раз.