Шура. Париж 1924 – 1926

– Знаю, Сеит, – ответила она. – Но мне очень трудно угодить тебе. Я делаю это не со зла. Если бы мы уехали в Америку, я была бы очень несчастна.

– А сейчас ты счастлива?

Нет, она не была счастлива. Но, возможно, ей было бы хуже там, в Америке.

– Если все наладится… – осторожно начала она, но Сеит перебил ее.

– Что наладится? Что в твоем понимании «счастье»? Рожать в год по ребенку и жить здесь, в этом районе, под боком у твоей матери? Чтобы твой муж с утра до вечера работал в какой-нибудь государственной конторе? Ты что, все еще не узнала меня, Мюрвет? Разве ты не понимаешь, что я не могу так жить? Если ты хочешь потихоньку меня убить, тогда хорошо. Но, если ты хоть немного разделишь со мной мои мысли и мечты, мы будем счастливы… Поверь мне.

– Я верю тебе, Сеит.

Сеит улыбнулся – его умилило то, что жена не смогла подобрать иных слов, чтобы выразить свое согласие.

– Тогда поверь в то, что я тебе скажу. Я нашел работу. Буду уходить утром и приходить вечером. В конце концов, скоро мы станем многодетной семьей. Денег больше нет, и я пока что не могу открыть свое дело.

Глаза Мюрвет загорелись. Сеит нашел новую работу и принял нового ребенка!

– Что за работа? – взволнованно спросила она. Она увидела, как погасли искорки, плясавшие в его синих глазах.

– Разве ты еще не поняла по запаху?

– Я не знаю, Сеит… От тебя пахло керосином.

– Вот она, новая работа. Я разношу керосин. Отличный способ заработать, не так ли?

Она со страхом наблюдала за тем, с какой горечью Сеит говорит обо всем этом. Сегодня он смотрел на нее совсем иначе. Мюрвет корила себя за то, что не заметила его настроение раньше, но теперь видела все – как несчастен его вид, как напряжены скулы и как угрюмо залегла ямочка на его подбородке. Впервые она так долго вглядывалась в лицо мужа. Потому что в тот момент он на нее не смотрел. Ей хотелось встать и обнять его, поцеловать его лоб, щеки, губы, но Мюрвет не двинулась с места. Она молчала. Молчала, опасаясь того, что настроение Сеита вновь переменится.

Вновь наполнив рюмку, Сеит сказал:

– Мне нужно снова накопить денег для дела. Не знаю, получится ли.

– Вынесешь ли ты это, Сеит? – с любовью и жалостью спросила Мюрвет.

– Вынесу ли? – насмешливо переспросил он. – Руки и ноги вынесут, а вот сердцу придется непросто, Мурка… Очень непросто.

Впервые за долгое время он называл ее ласковым «Мурка». Она почувствовала, как от счастья увлажнились ее глаза. Мюрвет любила этого человека, но ничем не могла ему помочь. Чтобы нарушить тишину, она сказала первое, что пришло в голову:

– Хочешь, я сварю тебе кофе?

– Спасибо. Не думаю, что мне это поможет. Все пахнет чертовым керосином. – Допив ракы, Сеит взял в руки сигарету. – Кроме них. Они всегда пахнут как надо.

Сеит цинично усмехнулся. Мюрвет медленно встала и начала убирать со стола. Несмотря на то что ей тоже хотелось о многом поговорить, она не решалась продолжить беседу, словно мечтая вывалить все свои проблемы на груду грязных тарелок, которые предстояло перемыть.

В последующие дни Мюрвет была занята детьми – подраставшей у нее на руках Леман и подраставшим в животе младенцем, – а Сеит с утра до вечера разносил керосин. Те, кто впервые встречал его за этим делом, сильно удивлялись. Несмотря на черную работу, Сеит одевался стильно и всегда ходил в чистом, с иголочки, костюме, галстуке и лакированных мокасинах. Друзья и знакомые не понимали его, но самая большая беда Сеита заключалась в том, что на следующий день он не мог надеть то, что носил в предыдущий. От запаха керосина к вечеру раскалывалась голова. Зимой он вешал одежду на солнце, и та еле успевала высохнуть. Он сжимал зубы и работал, думая о том, что через несколько месяцев у него родится второй ребенок. Если бы он только мог собрать достаточно денег для того, чтобы открыть небольшой ресторан!

Большинство белогвардейцев, эмигрировавших в Стамбул в 1920 году, уже покинули город. А тех, кто остался, принуждали принять турецкое гражданство. Жизнь эмигрантов, все еще имевших российское гражданство, становилась невыносимой.

Некоторые переселенцы все еще колебались и поэтому хранили старые документы. Все они занимались разной работой: кто-то служил консьержем в отеле, кто-то был официантом, кто-то убирал туалеты или продавал сигареты. За улыбкой и безрассудством скрывали они тоску по далекой утраченной Родине, и Курт Сеит был одним из них. Прошлое помогало ему понимать культуру, религию и язык этой новой страны, приютившей его, однако среди всех этих людей он, как и любой эмигрант, чувствовал себя одиноким.

Глава восемнадцатая. Один день в IRFE