Шусс

Пропустим. Наши ссоры не интересуют Поля. В двух словах: я возвращаюсь к себе, чтобы погрузиться в бездействие, каждый день похож на путешествие через пустыню. Я не знаю номера телефона Эвелины, если, конечно, у нее есть телефон. Я не звоню Массомбру. Мне не хочется спускаться в залы, у меня будет вид инспектора. Массомбру хорошо, он преследует ее, смотрит на нее, сколько ему будет угодно, до отвала. А я, я плачу деньги за бесцветные сообщения: «Она зашла в призюник[9]… Она выпила кофе на площади Верден… Она встретилась с приятелем… Она сделала то, она сделала се…» Я пытаюсь представить себе, как слепой, что я иду за ней, не зная, во что она одета, носит ли она тряпки, подаренные мной; ее жизнь соткана из мгновений, каждое из которых бесценно для меня. У меня же право только на сухие доклады, превращающие ее образ во что-то бледное и бескровное, постепенно стирающееся в памяти.

О! Я сам попытался два или три раза следить за ней, но нет, не смог. С моей стороны это — шпионство, когда следит Массомбр, он только как посланник любви следует за ней, защищает ее… В одиночестве день тянется томительно долго. С облегчением встречаю наступление вечера.

…Деррьен уже здесь: в гостиной стоят два стакана, бутылка виски и легкая закуска. Альбер чуточку привел себя в порядок, то есть надел галстук. Для Деррьена, привыкшего к спортивной одежде, это попытка приобщиться к цивилизации, чтобы обольстить Берту, которая вся сияла. Берта показала на толстую папку, лежавшую на полу рядом с креслом Деррьена, наполненную газетными вырезками и листками, отпечатанными на машинке. Деррьен кончал читать длинную бумагу.

— У мсье Альбера все материалы на руках, — объяснила мне Берта.

Я сдержал невольную гримасу, такая манера разговора мне как железом по стеклу.

— Мой секретарь, — продолжала она, — собрал здесь все относящееся к несчастному случаю с бедным Галуа. Досье абсолютно полное, собрано все: доклады, показания свидетелей… Все, кроме одной бумажки.

Движением бровей Берта пригласила меня вступить в разговор. Я принял эстафету, правда не без некоторого раздражения.

— Мы убеждены, — сказал я, — что это несчастный случай. Тем не менее…

Альбер удивленно посмотрел на нас. Я замолк, чтобы дать Берте время достать анонимное письмо. Она его бережно развернула и протянула Деррьену. Тот его прочитал, перечитал и, наконец, улыбнулся.

— Что вы, мадам Комбаз, — сказал он. — Это не серьезно.

У Альбера белоснежные зубы, тоненькие усики под Кларка Гейбла, красивые светлые глаза и то сияние молодости, которое я иногда, увы, тщетно пытаюсь заметить в себе, приходя мимо зеркала или витрины.

— Я жду вашего мнения, — говорит Берта. — Один Бог знает, сколько раз Жорж и я, мы перечитывали это письмо вдоль и поперек.

Деррьен, пожав плечами, возвратил письмо Берте.

— Это шутка, не обращайте внимания.

Альбер прихлебнул из стакана, закрыл папку и бодро произнес:

— Послушайте, есть только одно средство. Пройти по той же трассе с максимальной скоростью. Я однажды был в Изола, но не ходил по этому спуску. Его считают очень сложным. Тем лучше.

— Вы согласны? — воскликнула Берта, поднеся руки к груди грациозным умоляющим жестом.

(Мне показалось, что она немного переигрывает.)

— Конечно, — ответил Деррьен. — Только надо, чтобы это стало известно, чтобы были свидетели. Иначе испытания будут бесполезны.

Берта размышляла.

— А если вы потерпите неудачу? — пробормотала она. — Вы понимаете, что это будет катастрофа?

— Ба, — равнодушно заметил Деррьен, — что может со мной случиться? Упаду? Так не в первый раз.

— Нет, нет, — резко запротестовала Берта. — Не надо, чтобы говорили: «Галуа надел «велос» и упал. Деррьен надел «велос» и упал…» Это будет смертным приговором моим лыжам. Вторые испытания должны, безусловно, удаться.

— Значит, у меня нет права падать, — заключил Деррьен.

— Никакого.

— О, я не могу так сразу пообещать, что… Мне надо к ним привыкнуть, почувствовать их… Если у меня появятся малейшие сомнения, тем хуже, я откажусь. Напротив, если у меня возникнет доверие к ним, вы сможете пригласить журналистов, и мы устроим показательное выступление.

— Снова в Изола? — спросил я.

— А почему бы и нет? Конечно, более убедительно подождать и провести показ на крупных соревнованиях, в Шамони, Санкт-Морице, а еще лучше в Кандахаре.

— Нет, — отрезала Берта, — этого пришлось бы слишком долго ждать. Я согласна с вами, мы должны действовать быстро. Жорж?

— Согласен.

Вот так было решено провести «операцию Изола», как я ее назвал. Приготовления заняли десяток дней. Лангонь, когда его ввели в курс дела, горячо согласился. Берта работала рука об руку с Деррьеном, показавшим себя прекрасным инициативным организатором.