Шусс

— Если я правильно поняла, — сказала она, — вы мне советуете не переделывать «велос» и поручить провести новые испытания мсье Року.

— Совершенно точно, — ответил Деррьен. — Я ему рассказал про все, включая анонимные письма.

— Они меня не испугали, — заметил Рок с милой улыбкой.

— Но, конечно, мы не поедем опять в Изола, — продолжал Деррьен. — У меня есть идея. Жан-Поль прекрасный слаломист. Он хочет выступить через две недели на соревнованиях в Санкт-Морице. Там и испытает «велос». До этого пусть нормально тренируется, не делая никаких заявлений. Если его спросят, он скажет: «Да, это «комбаз-велос», не вдаваясь в подробности. И мы будем в выигрыше, потому что начнут говорить: «Если Жан-Поль поедет на «велос», у Комбаз на этот раз уверены в успехе».

— Альбер меня убедил, — сказал Лангонь.

— Проголосуем, — предложила Берта. — Я начинаю с вас, Жан-Поль. Вы принимаете предложение Альбера?

— Да.

— Дебель?

— Нет.

— Лангонь?

— Да.

— Эвелина?

— Нет.

— Альбер?

— Да.

— Жорж?

— Нет.

— А я говорю «да». Предложение принято. Я его нахожу разумным. Во-первых, я ненавижу терпеть поражения. (Мне показалось, что она посмотрела на меня.) А кроме того, у меня нет выбора. Я принесла досье на «велос». — Берта вышла в соседнюю комнату и принесла толстую папку. — Смотрите, вот цифры, я ничего не скрываю от вас. Видите, в каком положении я нахожусь?

— Можно? — спросила Эвелина и взяла папку.

А я повторял про себя слова Массомбра: «Если есть заговор, Лангонь должен быть первым подозреваемым». И Лангонь, как и предполагал Массомбр, только что проголосовал «за».

Глава 11

И вот первый звоночек — забастовка на фабрике. Персонал беспокоится за свое будущее. Объем продаж лыж «комбаз» упал до тревожного уровня, а в предыдущие годы в сезон шла наиболее бойкая торговля. Стали поговаривать о банкротстве. Все знают, как в наши дни начинается крах, это похоже на лавину в горах. Сначала маленький инцидент: какой-нибудь поставщик требует, чтобы оплатили его счета; за этим сразу что- нибудь посерьезнее: банк, на который рассчитывали, отказывает в кредите; и вот целый снежный склон начинает двигаться, все разваливается, следует заявление о несостоятельности, и в довершение суд назначает исполнителя для ликвидации дел. Когда комитет профсоюза показал свои зубы, вопрос был передан на рассмотрение заседавшего без перерыва полного состава административного совета. Дебеля зондировали еще раз. На этот раз всплыла японская фирма. Много денег, очень выгодные условия для всех, но японцев не интересуют «велос», их интересует фабрика. Они хотят производить на ней принадлежности для зимнего спорта, стоящие так дорого: от ботинок до шапочек, включая перчатки, носки, спальные мешки. И. все, конечно, по чрезвычайно низким ценам. Лангонь вышел из себя. Продать его «велос» так постыдно!

— Пусть они оставят себе свои «кавасаки»[13] и отстанут от нас!

— Нам, конечно, будет очень хорошо, когда мы останемся без работы, — возражает Эвелина, забывшая, что она сама никогда не работала.

— А ты, Жорж? — спрашивает Берта.

Что я могу сказать? Я бы хотел навсегда расстаться с одной из них. Я предлагаю еще немного подождать.

— Чем больше ждать, тем сильнее нас обдерут, — замечает Эвелина, и я понимаю, что она права.

В конце концов мы играем ва-банк, даем себе отсрочку на пару недель до выступления Рока. А еще это дает время приготовиться к мигреням и бессоннице, я так пишу, потому что это правда. Каждая минута отныне будет заполнена переливанием из пустого в порожнее, бесконечным повторением одного и того же, бессмысленными размышлениями. К черту, есть другие вещи в жизни, кроме этих проклятых лыж «велос»! И как нарочно, именно на меня лягут все тяготы, а не на Деррьена, опирающегося на свою английскую трость, не на Рока, которому надо беспрепятственно тренироваться, не на Эвелину, похудевшую, изводящую себя. Когда я привез ее к себе, она меня резко спросила:

— А ты знаешь, что будет со мной и с матерью, если Жан-Поль сядет в лужу?

— Но я же с тобой, моя маленькая.

Эвелина движением плеч отстранилась от меня. Я предложил ей таблетку бензотила, она бросила ее мне в лицо:

— Лучше б героина!

Я не сразу понял, но когда увидел ее перекошенный рот, напряженное лицо, глаза, полные неприкрытой злобы, меня озарило. Я схватил ее за руку.

— Эвелина, ты же ведь не…

Она зашлась слезами, как девчонка.

— Да… но не часто… клянусь.

— Кто их тебе давал?

Эвелина попыталась спрятать голову.

— Папа, — прошептала она, — когда больше не мог. А я… просто чтобы не оставлять его одного.

— Но для этого нужны деньги! Откуда они были у него?

— Не знаю, мне было все равно.

— Скажи честно, ты их принимаешь все время?

— Нет.

— Тебе их не хватает?

— Немного.

Эвелина вся трепетала, выглядела осунувшейся, более жалкой, чем птичка, застигнутая черной тучей. Я посадил ее к себе на колени и укачивал, как маленького ребенка. Она уткнула лицо мне в шею.