Шустрая Кэт. Курс второй

— Вот завтра и поделишься. Кэт, надоела ты мне. Домой иди уже, — после чуть помедлил, вселив в меня робкую надежду, что меня не оставят один на один с немножко разозлившимся Змейшеством. — С другой стороны, думаю, Абрахам не станет наказывать тебя слишком уж. Сам хорош.

— А ну-ка, ну-ка! Поподробней…

— У него и спросишь. Я и так тут разоткровенничался больше дозволенного. Иди давай. И завтра чтобы день проспала, ела сладкое и предавалась безделию. В общем, отстала от меня хоть на день.

— Да не вопрос. Отдыхайте. Принесёте мне потом цветочки на могилку, — пустила я в ход последний рычаг давления — жалость.

— Этого удовольствия ваше семейство мне никогда не предоставит. Вон пошла. Иначе я проверю, правду ли пишут в Хрониках эпохи Варнаарской Империи о частичной неуязвимости Переходящих.

— Врут, — тут же ввалилась я в калитку. — Все врут, магистр. А в исторических Хрониках так вообще через строчку. Это я вам точно говорю. Уязвимые мы. И частично и целиком. Доброй ноченьки. И молодой жене лучшие пожелания передавайте. Вот прям счас можете пойти передать.

— Иди уже. Чудовище, — хмыкнул куратор, махнув на меня рукой и почесав в сторону Академии. То есть домой — огребать от жены.

Глава 20

Каждому человеку порой нужно знать, что в мире есть хотя бы один человек, который, несмотря на все твои промахи и выверты, не убьёт тебя на месте и не будет пилить с остервенением дровосека, до которого дошёл слух, что в столетнее дерево врос горшок с золотом. Человек, который промолчит. Ну или даст дельный совет. Или просто сделает вид, что так и задумано.

Вот Абрахам и молчал, сидя в кресле и уставившись на портрет давно умершей бабули. Тяжело так молчал. Уже с полчаса — так точно. Только почему-то это молчание не добавляло душевного покоя или равновесия устроившейся напротив него на подлокотнике дивана мне. Так оно быстрее бежать, если придется быстро ретироваться.

— Абрахам, когда у тебя такое выражение лица, ты становишься похож на старика Колби, не досчитавшегося серебренника за свою работу. Такое впечатление, что жизнь закончилась…

А в ответ тишина.

Зловещая, тяжёлая, почти осязаемая. Обычно такая тишина бывает перед бурей. Даже жутковато становится.

Эта тишина висела между нами, как пеньковая вдова в безветрии. И как-то не по себе становилось даже. Хоть в ладоши хлопай, как блаженная.

В гостиной особнячка Воленов вообще так тихо никогда не было. Даже мухи ведь не жужжали. Опасались.

— Да наори ты на меня! — вспылила я, пытаясь разбавить эту кисельную тишину, которая воском заливала уши. — Скажи, что я самоуверенная идиотка! Что…

А что в мой адрес ещё сказать-то можно такого, чтоб я не обиделась? В принципе, глядя в почерневшие глаза магистра самой тёмной магии и спеца по кровавым ритуалам, я отчётливо понимала, что он сейчас может говорить всё, что угодно. И я буду со всем соглашаться, кивать, каяться и обещать, что больше так не буду — только для того, чтобы грядущая буря прошла стороной. Ну или хотя бы не грохнула по голове со всей яростью тёмной стихии.

— Абрахам…

— Скажи, Кэтрина, когда я дал тебе повод сомневаться во мне как в мужчине? — резко оборвал меня Волен, поставив вопрос таким боком, что как-то я даже подрастерялась…

Здрасте! Завернул так завернул. Что вообще за вопросики с подвохом? И ничего я не сомневалась и разу! И вообще…

— Почему ты доверилась Дорку, но в то же время ни слова не сказала мне?

— Ты был занят, — пропищала я в ответ, понимая, что при такой постановке вопроса любое моё оправдание будет звучать детским лепетом. — И вообще, он просто оказался рядом в тот момент, когда мне понадобилась помощь.

— То есть чтобы быть в курсе наших с тобой проблем, я должен сутками ходить за тобой по пятам? Я правильно понимаю?

— Ну что ты перекручиваешь?! — снова вспылила я. Если так всё переворачивать с ног на голову, то что я ни скажу — всё мне в вину. — Слушай, а ты государственным обвинителем в свободное от основной деятельности время не подрабатываешь? Больно у тебя складно получается дело шить.

— Кэт!

— Что «Кэт»?! Злишься? Правильно делаешь. Злись сто раз и ещё разок для верности. Я уже жалею, что вообще что-то тебе говорила. И если бы не Дорковское внушение и страх того, что моё молчание опасней того, что я тебе всё рассказала — молчала бы до старческого слабоумия. А потом не страшно. Всё равно не поверил бы никто. И можешь сколько угодно морщиться, злиться, строить из себя обиженного и оскорблённого, но если что — я всё равно сделала бы всё от меня зависящее, чтобы с твоей головы даже волос не упал.

После этих слов магистр, наконец, оторвал застывший взгляд от портрета своей бабули, наблюдавшей за нашими разборками, гневно сдвинув брови, и, уставившись на меня, поинтересовался:

— И ты даже не осознаёшь того, что подобной заботой унижаешь меня?

— Не-а! — решительно мотнула я головой. Да с таким усердием, что растрепались волосы. — И отказываюсь осознавать. Вы, маги, слишком уж полагаетесь на свою особенность. Всесильность, так сказать. Нос дерёте, потому что имеете магический дар. Возомнили себя неуязвимыми…