Шустрый

Барыня смотрела на них и думала – как меняются люди. Вот ведь эти две крепостные бабы – казалось бы, дуры набитые, а вот поди ж ты! Полянка выучилась читать, писать, и считать, и все счетоводное хозяйство борделя держалось именно на ней. Она вела строгий учет, получала и распределяла суммы, знала, каким инспекторам и каким кровельщикам когда и сколько причитается, какие клиенты кому сколько платят. Ивушка ни читать, ни писать не выучилась – зато организатором она стала превосходным. Она принимала на работу – не только девушек, но и вышибал, музыкантов, стекольщиков – и выгоняла с работы за провинности, список которых на каждого из обитателей дома всегда держала в голове, организовывала закрытые вечеринки, имела связи с портными и рестораторами, заказывала дорогие парфюмы из далеких весей – и так далее. Иными словами, от Полянки и Ивушки зависело решительно всё – настоящими содержательницами были именно они, а Барыня так привыкла на них полагаться, что днями на пролет романы женские читала да пасьянс раскладывала, а по вечерам выезжала на прогулки и посещала театры.

Ивушка с годами не подурнела, напротив – в элегантном платье и перчатках производила впечатление если не светской дамы, то во всяком случае обеспеченной купчихи. В широко расставленных ее глазах светилась даже некоторая надменность. Полянка же растолстела, одевалась как попало, хоть и не бедно, не очень за собой следила. Но вела себя уверенно, никого не стеснялась – а какая была стыдливая да пугливая в молодости!

У Ивушки в столице родилось трое детей – от Сынка. Две девочки воспитывались в пансионе. Мальчика определили в военное учреждение. Давным-давно Ивушка запретила Сынку даже смотреть на нее, как на женщину. Требовала относиться к ней уважительно. Нынче Ивушка имела постоянного любовника где-то в городе. О сельских своих детях, ныне уж давно взрослых, прилюдно не вспоминала.

У Полянки никто не родился – и любовников не было. К соитию она питала отвращение, и как только были обнаружены и по достоинству оценены Барыней ее способности к счету, а было это давно, она сразу отказалась обслуживать клиентов в постели, и Барыня пошла ей в этом на встречу.

Обитатели дома заменили Полянке семью. Научившись читать на двух наречиях, она по праздникам перечитывала то самое, единственное, письмо от Шустрого, качала головой, и заливала горе мадерой. Со временем горе стало притупляться.

– А не пора ли нам перекусить? – спросила Барыня.

Ивушка и Полянка повернулись к ней – так увлечены были спором, что не заметили, как она вошла.

– Да, действительно, – сказала Ивушка. – Жрать хочется – сил нет!

Она встала. Полянка тоже встала, улыбаясь добродушно.

– А ты только чаю выпьешь, – велела ей Ивушка. – Ты скоро в дверь не влезешь!

– Поднатужусь да влезу, – парировала Полянка, усмехаясь.

С Барыней и Ивушка и Полянка были теперь почти на равных.

32. Подумай

Вечером дом наполнился гостями. Ивушка, убедившись, что все идет гладко, ушла на свидание с любовником, а Полянка засела у себя в комнате с книжкой, которую пыталась читать – про девушку по имени Памела. Наречие Шустрого было ей знакомо лишь по верхам, хотя практики в доме было много, и она часто затруднялась, не понимала, что читает – а именно на это наречие и был переведен знаменитый роман. Затрудняясь, Полянка начинала клевать носом.

Она встрепенулась и выронила книгу, когда услышала хлопанье двери – в комнату вошла Барыня.

– Что угодно? – спросила Полянка – без подобострастия, дружелюбно.

– Поговорить надо, – сказала Барыня, усаживаясь напротив. – Ты помнишь своих детей?

– Детей, каких детей, – начала была Полянка, и запнулась.

– Тех самых. Мальчика и девочку.

– Помню, – сказала Полянка мрачно. – Зачем вы меня тревожите? Нам с вами не следует говорить на эту тему. Что было, то было.

– Я очень пред тобою виновата, – заявила Барыня. – Очень.

Полянка промолчала.

– Не знаю, простишь ли ты меня. Дело в том, что дети твои нынче в городе.

Полянка открыла широко глаза.

– Как? Где?

– Остановились в гостинице. Я хочу, чтобы ты подумала.

– Подумала?

– Возможно, твой сын захочет тебя забрать с собою. Он человек состоятельный, во многих кругах известный.

– Мой сын?

– Да. Твой сын.

Полянка зажмурилась крепко, а потом распрямилась и сказала:

– Говорите.

– Дочь твоя тебя не помнит совсем, разумеется, а сын помнит смутно. За это время вы стали друг другу чужие. У вас разные интересны и разные устремления. Подумай. Не будешь ли ты ему обузой, и не будешь ли ты сама тяготиться – ведь жить придется далеко отсюда, за горами, за долами. Там у тебя никого нет. А здесь ты все знаешь, сыта, тепла, занимаешься делами. Тебя здесь ценят, понимаешь? А кто тебя будет ценить там? Сын твой постоянно в разъездах. Даже если у него есть внуки – они тебе чужие. Вот и подумай – нужно ли тебе с ним ехать.

Но Полянке думать было не нужно.

– Я поеду, – сказала она. – Где он?

– Он зайдет завтра, ближе к полудню.

– А где он сейчас?

– Не знаю точно. Подумай, Полянка.

Полянка трясущейся рукой налила себе мадеры, поднесла к губам, но не выпила – поставила на столик.