Шут

«Послушай, Валя, неужели ты никогда не был влюблен?» — спросил у Шута кто-то из родственников. «Я же вас не спрашиваю, какими болезнями вы болели в детстве», — ответил Шут (т. 17, с. 406).

Нам-то доподлинно известно, что Шут был влюблен. Иначе откуда бы в его «Дневнике» взяться, скажем, таким стихам:

«Девица Бо И
Красой поражала чудесной,
Ей не было равных
В любом уголке поднебесья,
Как полководец,
Владела искусством сраженья,
Вела наступленье
И смело брала в окруженье.
Красавицей класса
Все дружно ее называли,
Прекрасные очи
Сиянье луны затмевали,
Бесчувственный камень
И тот бы склонился пред нею, —
И дрогнул наш Шут,
И попался, благоговея»

(т. 16, с. 369).

Известны нам также имя и фамилия «девицы Бо И» — Ира Богданова. Девушкой она действительно была симпатичной, не красавицей, правда, но симпатичной — точно. Впрочем, не ее миловидность превратила ее в «первую девчонку» класса, а то, как она держала себя. В отличие от большинства своих одноклассниц, по-детски еще угловатых, стеснявшихся своей угловатости и смотревших на мир пугливым глазом новорожденного жеребенка, в ней, в Ире, уже проснулась женщина, привлекательная и самолюбивая. И хоть лет ей было всего пятнадцать — или, как выразился Шут, «только-только достаточно, чтобы сделать прическу», — у нее уже были взрослые поклонники, лет на пять, а то и на шесть старше ее, которые водили ее в студенческие компании, в кафе и театры, на просмотры модных зарубежных фильмов.

Один кавалер — какой-то подающий надежды спортсмен или сын «накрывающих повозку зонтом» — даже заезжал за ней в школу на белых «Жигулях», и уже одно это обстоятельство делало Иру, что называется, недосягаемой для своих сверстниц-девятиклассниц.

Впрочем, к чести ее будет сказано, с поклонниками своими она вела себя на редкость разумно, ничего лишнего им не позволяла, принимала их услуги и ухаживания, но была независима и строга и, чуть что, расставалась с ними не моргнув глазом.

Стоит ли говорить, что все мальчишки были тайно влюблены в нее. Всем она снилась по ночам в самых дерзновенных мальчишеских снах, все замирали в сладостной тоске при звуке Ириного голоса, к ним обращенного, все украдкой поглядывали на нее на уроках и тому подобное, наверняка, хорошо знакомое читателю.

Все, кроме Шута. По крайней мере, в своем «Дневнике» Шут отмечает, что до определенного момента он относился к Ире как к «оболочке из кожи, налитой кровью и набитой костями».

А вот, читатель, история любви Шута в том виде, в котором она дается в «Дневнике»; Шут называет ее «лисьим наваждением».

Однажды, когда Шут уходил из школы, к нему вдруг подошла Ира и сказала, премило улыбаясь:

— Валенька, понеси-ка мой портфельчик.

Шут остановился, нахмурил брови и, внимательно оглядев Иру с головы до ног, точно впервые ее видел, произнес:

— Откуда ты такая пришла, красавица?

— А ты проводи меня до дому. Глядишь, и узнаешь, откуда я, такая, пришла, — ничуть не смутившись, ответила Ира.

— Я ожидал ответа, подобного скачущей лошади, а получил ответ, подобный ползущей черепахе, — проворчал себе под нос Шут и, пожав плечами, пошел своей дорогой.

А так как диалог этот состоялся на глазах у Ириных подружек, вслед за ней вышедших на школьный двор, то Ира возьми и объяви этим зрителям: «Ничего, девочки! Последнее слово будет за мной».

Девушкой она была далеко не глупой, умела трезво оценивать свои силы, а потому, хоть и горела желанием поскорее выполнить обещанное, но подавила в себе нетерпение. Стала нежна и ласкова с Шутом, искала с ним контакта, но не выглядела нарочитой, сносила его угрюмые взгляды и колкие реплики, но не заискивала и не теряла достоинства. Естественна была и терпелива и как-то особенно одухотворена. И вот эдак, постепенно, осторожно, но, неуклонно опутывая Шута ласковыми чарами, добилась своего: Шут нарушил правила игры, в которую играл с самого своего рождения, «раскрылся» перед «противником», потерял устойчивость боевой стойки и вышел из состояния постоянной боеготовности… Да, влюбился, если так вам будет понятнее!

Уже через неделю он записал в своем «Дневнике»:

«Она была прекрасна, как лотос, розовеющий в каплях росы.

Ласково и еле заметно улыбалась она Шуту, и красота ее милого лица хотела как будто выйти за пределы возможного» (т. 16, с. 362).