Шут

С уличными мальчишками Шуту не удалось найти общего языка. Они, точно свора диких собак, чуяли в нем чужака. Притом слабого. Поначалу он пытался прибиться к стайке беспризорников, но, позволив новичку остаться, уличные оборванцы в первую же ночь решили отнять у него то немногое, чем Шут дорожил. Постоять за себя он не мог, однако отдавать свои вещи не пожелал, за что и был крепко бит. Мальчишки полагали, что пинки и зуботычины помогут разжать крепкие Шутовы пальцы, намертво стиснувшие маленький походный мешок с добром. Но в какой-то момент они отступились, поняв, что пришлый чудак скорее даст забить себя до смерти, чем выпустит узелок из рук.

Утерев с лица кровь, Шут поднялся и ни слова не обронив, ушел прочь из заброшенных развалин, где обитали беспризорники. Он сразу понял, что если останется в этой маленькой общине, то все тычки и насмешки будут доставаться в первую очередь ему. Шут был уже почти взрослым по меркам уличных мальчишек, поэтому и спрос с него полагался как со взрослого. Но если тебя любой обидеть может — то о чем с тобой толковать?

Шут умел веселить людей, но быть просто посмешищем ему не хотелось.

Он решил выживать самостоятельно и как только синяки на лице перестали бросаться в глаза, вышел на одну из площадей, чтобы дать небольшое представление. У Шута не было ни яркого фургона, который привлекает внимание, ни костюма, ни даже нормального реквизита. Последние месяцы он пробивался тем, что просто находил место полюдней и показывал все, что умел — жонглировал, ходил на руках, пел и разыгрывал смешные немые сценки. Люди неплохо кидали ему медяки, но всегда находился кто-нибудь, кого такие выступления не устраивали — городская стража, местные артисты или все те же уличные мальчишки, которые сначала вдоволь насмотрятся на интересные трюки, а потом со свистом выбегают, чтобы отобрать заработанное.

Опасения его оказались верны и в этот раз. Едва только народ окружил оборванного, но отчаянно-веселого артиста, как откуда ни возьмись явилась пара пестро одетых женщин. Шут без труда узнал в них обычных балаганных гадалок. Женщины молча встали перед ним и посмотрели так, что Шуту ничего не оставалось, кроме как по быстрому раскланяться, забрать выручку и скорей исчезнуть. Он по опыту знал, что если так не сделать, женщины уйдут и вернутся уже с мужьями… такими как тот Рейма, что выставлял напоказ мальчика-урода и мог без лишних колебаний зашибить любого конкурента.

Но Шут не сдавался. Он понимал, что если отступится от своего — попросту помрет с голоду. Он выбирал то одно место, то другое, пытался даже договориться с теми, кто видел в нем соперника. Тщетно… Все его попытки заработать своими умениями оканчивались одинаково — либо синяками, либо грабежом.

И тогда он стал воровать сам. Крал в чужих садах и таскал еду с прилавков. А что еще оставалось? Хватал, что похуже лежит и бежал во весь дух. Поначалу никто не мог поспеть за шустрым мальчишкой, которого подгоняли голод и отчаяние. Но пустой желудок — плохой помощник: очень скоро привычные ловкость и быстрота реакции начали изменять Шуту, и однажды его все-таки сцапал громила-пекарь. В этом человеке было столько роста и веса, что он мог бы прибить тощего воришку-заморыша одним ударом кулака. Наверное, так и вышло бы, но Шуту повезло — за булочником увязалась его старшая дочка. Стоило только разгневанному папаше занести свой пудовый кулак, как она истошно заголосила. Дескать, не надо батя, потом сами же не рады будете, прибьете ведь, а оно вам надо? Булочник охолонул немного, решив, что и впрямь — не надо. Потом еще объясняться с городскими стражниками, почему это возле его лавки валяется мертвый мальчишка. Так что этот здоровяк просто взял скалку покрепче, да отходил Шута ею так, что в глазах потемнело. Он едва уполз с рыночной площади, забился в чей-то сарай окровавленным комком боли. А ночью ударили первые морозы. И подняться с кучи тряпья он уже не смог.

Шут почти не помнил, что было после. В памяти остался какой-то темно-багровый туман, наполненный безысходностью. Он уже не чувствовал голода, да и на смену холоду пришел жаркий горячечный бред, несущий диковинные видения.

Когда он вновь сумел вдохнуть без боли и поднять голову, то обнаружил, что находится в незнакомой светлой комнате со множеством кроватей. На них лежали и сидели разные люди — кто с забинтованной головой, кто в пятнах от заживающих ожогов, кто вообще беспамятный, как и он сам еще недавно…

'Лечебница… — подумал Шут удивленно. За койку в таком месте надлежало платить, а у него вовсе не было денег… Тем не менее Шут догадался, что провел в этом месте уже не один день. Он обнаружил на себе простую, но добротную теплую рубаху. И постель была чиста. В окно — настоящее застекленное окно! — светило солнце, откуда-то с улицы доносились звуки обеденного молебна.

Голова у Шута все еще была тяжелая, но соображать он уже мог. Только вот ни одной идеи о том, как ему довелось оказался в этом месте не возникало.