Шутиха. Фантастические произведения

Оцепенев от ужаса, Шаповал смотрела, как между ногами могущественного джинна вылезает на свет божий Настькин мерзавец. Который по всем признакам должен был процветать в коридоре. Впрочем, Мустафа тоже был изрядно потрясен, по какой причине и дал шуту вылезти до конца. Стало ясно, что теперь золотом, шелком и изумрудами не отделаться. «Семьсот мулов, груженных драгоценными тканями, — лихорадочно прикидывала несчастная, — десять тысяч невольниц, обученных плясать и сводить с ума... Что еще? А этому сыну ослицы, Иблис сожри его колпак, велю отрезать зебб, после чего продам жестоким саклабам с реки Утиль для глумливой потехи!..» Снисхождения ждать не приходилось. Все три типографии располагались в разных районах: на островах Вак-Вак, где на ветвях деревьев растут головы журналистов, всяк час славящие законно избранного падишаха, в Магрибе, стране злых колдунов, знатоков тайны отчуждения недвижимого и движимого имущества, а также в Ущелье Гога-де-Магога, где ежечасно сходятся с грохотом интересы фракций, готовые раздавить всякого случайного попутчика. Разумеется, нормы пожарной безопасности во всех трех случаях сводились к возложению надежд на Аллаха, милостивого и милосердного, — но беззаконный Мустафа, увы, не принадлежал к правоверным джиннам.

Сейчас он буравил взглядом наглеца, распростертого во прахе.

Странно: в пылающих очах джинна пробивалось нечто, трудно описуемое словами, если только вы не поэт, награжденный даром делать пустяк центром мироздания. Ближе всего к пониманию взора Мустафы подобрался один араб из бедуинов пустыни, сказавший: «Печаль моя светла...» — но тонкого душой араба убил белокурый гяур-фаранги, а мы, увы, не обладаем даром песнопевцев.

Джинн смотрел.

Джинн молчал.

— Развесели меня, шут, — наконец сказал Мустафа Хво-стопад, и голос его предательски дрогнул.

— О могучий! — радостно откликнулся Пьеро, извиваясь на полу. — О царь нашего времени! Дозволь рабу твоему усладить слух господина песнью, восхваляющей деяния великого Мустафы! И сердце твое преисполнится гордостью за поступки, навек оставшиеся в памяти народной!

Проворные руки ударили в бейсболку, как в бубен.

— Внимай моей касыде о великой брани меж владыками джиннов!

Мустафа откинулся на спинку дивана, согласный внимать.

А Шаповал отчетливо поняла, что возможность договориться по-хорошему накрывается медной лампой.