Читаем Шутиха. Фантастические произведения полностью

Шутиха. Фантастические произведения

Ни кола,Но кулакВесом ровно в три кила,Предо мной дешевый фраерГраф Влад Цепеш Дракула!

В ответ дождь сплел паутину из сотни новых кварензим. Вокруг бунтовщиков, предателей, изменников кишело липкое сорокадневье, справляя поминки. Стояли часовые Великого поста: «Стой! Камо грядеши! Стрелять буду!» Бродили унылые режиссеры, перед спектаклем рассказывая всем и каждому, какой кровью и каким каторжным трудом далась им премьера, шлялись хмурые писатели, излагая urbi et orbi за неделю до выхода новой книги, в каких муках они рожали завязку, кульминацию и финал; педиатры мстили детству за поруганные идеалы, учителя литературы требовали всякое сочинение начинать чугунным пассажем: «В данном произведении автор осветил ряд жизненно важных проблем...»; ассенизаторы убеждали общественность в своем праве учить парфюмеров, и скучали в углах, колыша паутину, парфюмеры с обонянием, сожженным дотла «Шанелью № 5»; кухарки настойчиво управляли государством, тряся вожжами, а тихо ехавшие перестраховщики в конечном итоге были дальше всех.

Сердце пробил насквозь гвоздь одной, но пламенной страсти: постоять в долгой очереди, время от времени выкрикивая: «Вы здесь не стояли! Мужчина, куда сказано?!» — с деревьев, истошно шурша, опадали казенные формуляры с прожилками виз и родимыми пятнами резолюций, дворники сгребали их в кучи, и руки, трясущиеся руки, судорожно тянулись выдернуть заветную бумажку («женщина, не морочьте мне голову!..»), заполнить фиолетовым ядом чернил, влить мертвую кровь в пластиковые вены и испытать чувство глубокого удовлетворения за бесцельно прожитые годы.

«...не смей смеяться!..»

Знакомые лица всплыли в хороводе, будто утопленница майской ночью. Юрочка качнулся обратно к машине, когда из тугих, как плети, прядей дождя к нему шагнули старые знакомые: Казачок с компанией пырловцев. Заслонить младшенького не успел никто, даже Тельник опоздал встать с рук на ноги, — «...бей паяца!.. бедный Юрик!..» — только сам «бедный Юрик», опершись спиной о капот котика, как великан-ливиец Антей, сын Геи и в целом слегка гей, приникал к матери-земле за новыми силами и вдруг заорал благим матом, совсем не по-адвокатски оскалившись навстречу гостям:

Восемь девок, один я,Были девки — стали бабы,Безобиден, как змея,И на передок неслабый!

— Молоток! — ухмыльнулся дылда Шняга, воздвигаясь рядом.

— Ну, блин! — подтвердил Чикмарь, сбацав аритмичную чечетку.

Два бастиона свободомыслия стояли насмерть.

А эстет Валюн, мастер переиначивать слова, катая дружелюбные желваки, внезапно испытал китайское У, закруглив Юркину строфу в духе подлинного интернационализма:

Что евреи, что арабы —Жертвы обрезания!

И хором, под ликующий бас-саксофон и разбойничий свист Казачка, с солирующим, вдохновенным, безумным и счастливым Зямой:

Ах, рука!Жми стакан!Свят колпак у дурака.Пусть не всяко лыко в строку —Не для всякого строка!..

Карнавал шел на прорыв.

Несся в горнило битвы джип с авторитетом Кузявым, возле которого приплясывал на переднем сиденье, размахивая колпаком, блудный сын пожарного инспектора Мустафы. На попутном мусоросборнике мчались актеры «ТРАХа» в боевом неглиже, во главе с неистовой Санькой Паучок. Скакал верхом на палочке Лешенька Бескаравайнер, часом раньше оформившись в отделе кадров «Шутихи» на должность методиста-буфф с перспективой. Оседлав трамвай, впервые в жизни изменивший стабильному маршруту, поперек рельсов спешили рыцари ордена «Фефела КПК», и местью дышали щеки Рваного Очка, поддержанного с флангов Первопечатником Федоровым и буйным во хмелю Кобелякой. Цирковая студия «Манеж надежд» на слонах и верблюдах, взятых в зоопарке напрокат, торопилась к усталому Тельнику: «Alles! Alles, chief!» — корабли пустыни плевались с убийственной меткостью, и каждое сальто-мортале отбрасывало врагов назад, давая простор для трюка.

И, бляхами панциря под стрелами, гуляли клапаны под пальцами Вована:

Выезжаю на кривой —Вам бы выездку такую! —И безбашенно рискуюБесшабашной головой...

Ах, вдогонку, в спины, в убегающий дождь, наотмашь, вприсядку:

Если чувствуешь, что свой,Сядь в галошу — потолкуем!

— Это ничтожество... — удовлетворенно сказал Зяма, отдышавшись.

Оглядел залитую солнцем улицу, похожую на улыбку шута.

И сделал рукой неприличный жест.