Читаем Шутить и говорить я начала одновременно полностью

Очень возможно, она собственными глазами видела, как я с нее глаз не сводила, но я-то ее не видела! Ну и что с того, что я на нее смотрела? Вырасти у нее черная борода или рыжие усы – я бы не заметила. Теперь я с ужасом вспомнила, что именно видела вместо нашей милой сестрички, какие сцены разыгрались в моем воображении. Возможно, импульс им дало какое-то первое предложение ее урока, но дальше все пошло по-моему. Я сама не могла понять, как же это случилось, что из часовой лекции я не запомнила н и ч е г о, а ведь мне казалось, я слушаю самым внимательнейшим образом.

Со слезами на глазах я наконец призналась, что, наверное, нечаянно задумалась о чем-то и ничего из урока не слышала. Сестра не стала применять санкций к заблудшей овечке, ограничилась тем, что мягко пожурила ее, и плохо сделала. Со мной еще несколько раз повторился подобный казус, в результате чего я получила двойку по польскому языку.

Пришлось вмешаться настоятельнице монастыря. Вызвав меня, она произнесла речь предельно короткую, но очень впечатляющую.

– Дитя мое! – с невыразимым возмущением сказала она. – У тебя двойка по польскому?! Во время оккупации? Теперь, когда у нас тут немцы?!

Речь возмущенной до глубины души сестры-патриотки потрясла меня до такой степени, что грамматику польского языка я запомнила на всю жизнь. До малейших деталей знакомы мне действительные и страдательные причастия, не представляют никаких трудностей степени сравнения прилагательных и любые глагольные формы, а также грамматические разборы предложений. Патриотизм действовал безотказно, за шесть недель двойку я заменила на пятерку.

В интернате нас всех приучили к аккуратности, даже меня, жуткую неряху. Мы все убирали за собой, прислуги не было. Одежду складывали аккуратненько, ванную содержали в идеальном виде. На второй год моего пребывания в монастыре немного изменились порядки. Вместо того чтобы одежду складывать на стуле, мы должны были свернуть ее в узел, сделанный из нижней юбки и подвешенный к стулу так, чтобы в случае необходимости можно было сорвать его одним движением. Необходимость наступала почти каждую ночь, начались бомбежки, и нам приходилось бежать в укрытие. Впрочем, недолго мы туда бегали, только поначалу, когда заспанные и донельзя перепуганные хватали свои вещички и мчались в укрытие. Но ко всему привыкает человек, мы тоже привыкли, и настал момент, когда отчаявшиеся сестры напрасно пытались разбудить своих воспитанниц и вытащить их из постелей. Воспитанницы, услышав разрывы бомб, только отмахивались, переворачивались на другой бок и снова засыпали.

Монахини в большинстве своем были добрые, симпатичные, культурные и хорошо воспитанные. Во всяком случае мне не вспоминается ни одна, которую мы бы не любили, а некоторых просто обожали. Исключение составляла разве что одна настоятельница, которую мы так уважали, что просто не осмеливались питать к ней другие, более легковесные чувства.

В интернате нас учили вежливости и хорошим манерам. Возвращаясь к родителям на каникулы, мы в первые дни просто ошарашивали их своими манерами и хорошим воспитанием. Правда, очень скоро эта вежливость слетала с нас, и хорошо, очень уж мы были не от мира сего. Правда, общаться с миром было непросто, мы привыкли к обращению «проше сестры» вместо привычных «проше пана, пани». Одна девочка даже к отцу обратилась:

– Проше сестры... ой, нет, проше пана... ой, нет, проше ксендза... фу, совсем запуталась! Папуля!

В монастыре для нас старательно отбирали соответствующие книги для чтения и соответствующие пьесы для постановки в нашем любительском кружке. Помню «Модную жену» в исполнении старших, семнадцатилетних воспитанниц. Получилось у них замечательно, зрительницы прямо покатывались от смеха, ибо девушки исполняли пьесу в комическом ключе.

В монастырском саду мы устраивали гимнастические состязания по прыжкам в длину и в высоту, отмеряя расстояние веревкой с завязанными узелками. Не помню, чего я добилась в прыжках в высоту, но в длину я установила рекорд: четыре метра десять сантиметров. В общем, интернат я любила, у меня остались о нем самые приятные воспоминания.

Мое пребывание в монастырском интернате закончилось памятным событием. За мной приехал отец, и мы провели с ним весь день. Отец наконец-то заметил, что у него есть дочь. Что ж, я уже выросла, со мной можно было поговорить, я не требовала присмотра, мною даже можно было иногда гордиться. Хотя порой он говорил, что я слишком уж послушная девочка...

Перейти на страницу:

Все книги серии Автобиография

Шутить и говорить я начала одновременно
Шутить и говорить я начала одновременно

Перед вашими глазами, уважаемый читатель, прошло более двадцати романов И.Хмелевской, в большинстве из которых главным действующим лицом является сама пани Иоанна.Судя по письмам наших постоянных читателей, досконально изучивших «книжную» биографию любимой писательницы, всех безумно интересует, какие из описываемых событий произошли на самом деле и кто из персонажей является лицом реальным. И, как нам кажется, лучшим подарком для «членов клуба любителей Хмелевской» (идея создания которого носится в воздухе) стал тот отрадный факт, что пани Иоанна – параллельно с работой над очередным шедевром – закончила наконец автобиографию.На наш взгляд, эта удивительная книга многим покажется поинтереснее любого романа...Copyright:© Joanna Chmielewska «Autobiografia», 1993-1995© Фантом Пресс Интер В.М., оформление, 1996© Издательство «Фантом Пресс Интер В.М.». издание на русском языке 1996,1997© Селиванова В.С., перевод с польского© House Publishing House «SC», оцифровка, 2005e-mail: hphsc@yandex.ruhttp://www.hphsc.narod.ru

Иоанна Хмелевская

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное